334

— Секс!

— Знаешь что, Леда? — Нора пошла с семерки. — Я уже даже не помню, что это было.

Леда скинула четверку.

— Понимаю, понимаю. Если б еще и Эб понимал… Шестерка.

— Семнадцать. Тебе-то легко говорить — ты молодая, и у тебя есть Эб.

Если она скинет тройку, Нора может и до тридцати одного добрать, со стартовой картой. Леда скинула двойку.

— Девятнадцать. Никакая я не молодая.

— Плюс пять — двадцать четыре.

— И тройка. Двадцать семь?

— Честное слово, уже не помню.

Леда выложила последнюю карту.

— И тройка — тридцать. — Она переставила спичку в следующую дырочку.

— Пятерка. — И Нора переставила спичку. Тут наконец прозвучало противоречие, которого Леда так ждала: — Мне пятьдесят четыре, а тебе? Сорок пять? Небо и земля. — Она разложила свои карты рядом с Лединой дамой. — И еще большая разница: Дуайта уже двадцать лет, как нет. Не то чтобы совсем уж не представлялось никаких возможностей — так, иногда… Посмотрим, сколько у меня? Пятнадцать-два, пятнадцать-четыре, и пара это шесть, и две масти это шесть, значит, двенадцать. — Она передвинула вперед вторую спичку. — Но иногда — это не то же самое, как если в привычку войдет.

— Ты хвастаешься или жалуешься? — Леда разложила свои карты.

— Хвастаюсь, именно что.

— Пятнадцать-два, пятнадцать-четыре, и пара это шесть, и две масти — смотри, то же самое, что у тебя, двенадцать.

— От секса люди просто ненормальными делаются. Как тот бедный олух на лестнице. Нет, оно того не стоит. С меня хватит.

Леда воткнула спичку за четыре дырочки до финальной черты.

— Вот-вот, то же самое Карни говорил о португальце. Сама знашь, чем все кончилось.

— Есть вещи и поважнее, — не позволяя себя отвлечь, гнула свое Юра.

“Начинается, — подумала Леда. — Опять двадцать пять”.

— Сосчитай, что там у тебя в крибе, — сказала она.

— Только пара, которую ты скинула. Спасибо. — Она переставила спичку на две дырочки. — Семья, вот что главное. Сохранить семью.

— Трудно не согласиться. Ну что, поехали дальше?

Но вместо того, чтобы взять колоду и перетасовать, Нора придвинула к себе расчетную доску, вглядываясь в спички и дырочки.

— Кажется, ты говорила, у тебя двенадцать.

— Я что, перепутала? — Елейным голоском.

— Нет, не думаю. — Она переставила Ледину спичку на две дырочки назад. — Ты сжулила.

Преодолев первую недоверчивость, осознав, что она действительно предлагает перебраться к ним, он подумал: “Бр-р!” Но, в конце-то концов, почему бы и нет? Вряд ли снимать койко-место и столоваться у Хансонов сильно хуже, чем, как он сейчас, жить посреди самого натурального, сукины дети, военного оркестра. А продталоны можно обменять в бухгалтерии на фудстэмпы. Миссис Хансон сама говорила, вовсе не надо ничего официально оформлять… хотя, если он все грамотно устроит, можно будет получить у Фульке зачет в курсовую практику по индивидуальному проекту. А то Фульке вечно к нему цепляется, что собесовской практики недобирает. Утвердит как миленький. Собственно, дело лишь за тем, чтобы подать под правильным соусом. Только не “Возрастные проблемы”, это уже было, еще направят потом, упаси Господи, на гериатрию, ввек не расхлебаешь. “Социальное обеспечение и семья как ячейка общества”. Звучит необъятно, но в степь примерно в ту. Упомянуть детдомовское прошлое, и что так можно отследить семейную динамику изнутри. Своего рода эмоциональный шантаж, но Фульке наверняка проймет.

Ему и в голову не приходило задуматься, что это миссис Хансон так расстаралась. Он знал, что привлекателен и что людей, соответственно, к нему влечет. К тому же миссис Миллер говорила, что та расстроена после женитьбы и переезда сына. А он ей сына как бы и заменит. Все совершенно естественно.

— Держи ключ, — произнесла она и вручила Ампаро ключ. — Тащить наверх необязательно, но если там личное письмо… — (Но он ведь может и в собесовском конверте прислать?) — Нет, если вообще будет хоть что-то, помаши, вот так. — Миссис Хансон энергично взмахнула руками, и подбородки затряслись мелкой дрожью. — Я буду смотреть в окно.

— Баб-Нора, ты чего-то ждешь? Чего-то очень важного?

Миссис Хансон улыбнулась самой своей баб-Нориной улыбкой. Любовь заставляла пускаться во все тяжкие.

— Из райсобеса, внученька. И ты права, это действительно может быть очень важно — для нас для всех.

“А теперь беги, — подумала она. — Вперед и вниз!”

Она взяла один из стульев от кухонного стола и поставила у окна гостиной. Села. Встала. Прижала ладони к шее, сотый раз напоминая, что должна держать себя в руках.

Он обещал написать, подъедет вечером или нет, но она не сомневалась, что он наверняка забудет о своем обещании, если планы его как-то изменятся. Если письмо пришло, это может означать только одно.

Ампаро уже должна была спуститься к ящикам. Если никого по пути не встретила. Если… Будет ли там письмо? Будет ли? Миссис Хансон оглядела серое небо, выискивая знамения, но облачность висела слишком низкая и самолетов видно не было. Она прижалась лбом к прохладному стеклу, усилием воли вызывая Ампаро из-за угла здания.

А вот и она! Ампаро вскинула руки латинским “V”, скрестила “иксом”, снова “V”, снова “икс”. Миссис Хансон помахала в ответ. Убийственная радость волной скользнула по коже, завибрировала в костях скелета. Он написал! Он придет!

Она миновала дверь и уже только на лестничной площадке вспомнила, что забыла сумочку. Два дня назад, в предвкушении, она извлекла свою кредитную карточку из укромного места, в Новой американской католической библии. Карточкой она не пользовалась с момента, как покупала отцу траурный венок — года два назад? Почти три. 225 долларов, и все равно на похоронах ее венок оказался самый маленький. Даже подумать страшно, во сколько обошелся их венок близнецам! А она тогда целый год не могла с долгами расквитаться, и компьютер всю дорогу сыпал угрозами, одна другой кошмарней. Что, если карточка уже недействительна!

Она вернулась за сумочкой; внутри лежали список и карточка. Плащ, ничего не забыла? И дверь — запирать или как? В спальне спала Лот — но Лотти могла б и групповое изнасилование проспать, не шелохнувшись. На всякий пожарный дверь миссис Хансон заперла.

“Не торопись! — сказала она себе тремя пролетами ниже, — а то будет как со старым мистером… Не торопись!” Но не спешка заставляла сердце ее так колотиться, а любовь! Она была жива и — о чудо! — влюблена. Чудо из чудес — взаимно. Взаимно! С ума сойти.

На площадке девятого этажа пришлось остановиться, перевести дух. — В коридоре дрых бомж, в спальном мешке с собесовским ярлыком. Обычно она только поморщилась бы раздраженно, а сегодня при виде бомжа испытала прилив восхитительного вдохновенного сочувствия. “Твоих отдай мне изможденных, — с подъемом подумала она, — и неимущих скученные массы, мечту лелеющих вдохнуть свободно, и многолюдных берегов твоих страдальцев бесполезных”. Как снова все прихлынуло! Детали прежней жизни, прежние лица и прежние чувства. А теперь еще и поэзия!

Когда она спустилась на первый, колени ходили ходуном; ноги, казалось, не держат. Почтовый ящик; в ящике, наискось, — письмо от Лена. Должно быть от него. Если что другое, она умрет, тут же, на месте.

Ключ от ящика был там, где Ампаро всегда его и оставляла, за камерой-пугалом.

В письме говорилось:

“Уважаемая миссис Хансон!

Если не трудно, то в четверг можете поставить на обеденный стол один лишний прибор. Счастлив сообщить, что с радостью принимаю ваше великодушное приглашение. Прибуду с чемоданом.

С любовью! Всё, ошибки быть не может: с любовью! Она ощутила это с самого начала, но кто бы мог подумать — в ее-то возрасте, в пятьдесят семь! (Другое дело, что чуточку прилежания, и в свои пятьдесят семь она даст сто очков вперед Леде Хольт, в ее сорок шесть.) С любовью!