Сыновний бунт

Анна Романова

Сыновний бунт

Вступление

В моей жизни случались различные беседы и споры. О них я думаю до сих пор, но уже не спорю. Я наблюдаю.

Истории, которые я сейчас вам расскажу, могут быть восприняты как кризис среднего возраста, могут свидетельствовать о зрелости или об обретении своего пути.

Но я хочу назвать это состояние «сыновний бунт».

Сын первый

Кем должен быть твой ребенок?

Борцом или только работником?

Командующим или рядовым?

Или только счастливым?

Януш Корчак

Он был послушным мальчиком из обычной советской семьи. К большому несчастью, в подростковый период потерял отца – инфаркт. Все рухнуло в один день. Нет отца, нет силы. Теперь он должен стать послушным и быть опорой для убитой горем матери. Все лишнее, пустое отбросить и бриться каждый день: повзрослел он на удивление рано, первая поросль на лице появилась уже в тринадцать лет.

Маму нельзя расстраивать, ей очень тяжело жить и поднимать сына одной, а ещё работа учителем: школа – тетради – ученики – дом – школа.

Не до разглагольствований, учись, сын, учись. «Тройка» не твоя оценка, только «хорошо» и «отлично».  Так бы сказал тебе и отец!

После школы обязательно институт, медицинский. Приложи все силы, нервы, вырви жилы, но поступи.

Так и сделал сын, поступив в медицинский и надев на себя белый халат.

Студенческая жизнь в шальные девяностые была непростой, полуголодной. Но сколько выделено матерью на пропитание, столько и будет. Ни больше, ни меньше. Замёрз – согрейся.

Его это не тяготило, он мог делать все и работать везде, силы и здоровье позволяли.

Закончил институт, женился, вернулся в родные места работать врачом. Мать заранее сходила в Департамент и выбила для сына целевое место в районной больнице.

Работа нравится, читать нравится, смотреть патологию – нравится. Но что-то не то, что-то скребёт внутри.

Вопросы о своём месте в огромном мире, о предназначении. У матери не спросишь, смешно слабость показывать, да и не время. Она уже больна, рак молочной железы. Когда он смотрел ее клетки в микроскопе, диагноз не поставил. Почему? Он испугался. Может, это просто так они делятся? Может, это доброкачественный процесс, но с изворотом?

Да, закрыл глаза и не поставил. А через полгода метастаз в подмышку не оставил сомнений – это рак.

Мать билась за жизнь почти пять лет, а он боялся. Набирался смелости и молчал, когда она приезжала к нему в гости после курса химиотерапии. А когда уезжала, он начинал пить. И все случилось как-то легко, под гитару и рок-оперы. Но каждый раз все дольше и дольше. Она снова приезжала, а он прятался от неё. Мать бессильно плакала в его кабинете заведующего отделением. Она уже не была той строгой и несгибаемой учительницей, все осталось в онкодиспансере. В ее глазах был страх за сына: как же он останется без нее, как же эта беда с алкоголем. Стыдно перед людьми! Как спасти его, почему жена не понимает – нельзя ему пить, никак нельзя. Потому и она с рюмочкой посиживает и праздники любит. Откуда это в ней? Беда пришла, беда. Но была отрада – внучка, которая так ладно и правильно говорила. Любила она ее невыразимо сильно.

Умирала мать далеко, в новом доме, который полжизни строила, пока работала на Севере, но пожить в нем так и не привелось. И он не успел приехать до ее последнего вздоха, но, я думаю, что она пожалела его, укрыла материнской любовью от этого животного страха смерти.

Прошло время, он читал ещё больше. На его столе появились Карамзин, Достоевский, Климов, учебники истории.

И тут все понеслось, как снежный ком. Каждый день он приходил на работу, до краев наполненный чувствами от осознания и обретения нового пути. Он чаще и чаще говорил о манипуляции умами людей через религию. Листал различные источники языческой литературы: боги солнца, огня, воды. Сила их ему казалась неисчерпаемой. В один из дней он снял крест, и вошел в крутой поворот своей жизни, как мотоциклист на скорости.

– Кто есть Бог, ты знаешь? – спрашивал меня, недоумевающую от таких бесед. – Или что такое для тебя Бог? Ты же даже не думала! Тобой манипулируют, управляют. Для церкви ты овца, а овцы должны быть в стаде. Вот и ходите отарами на поклон. Ты сама задумайся, а не смотри так на меня.

Я о таких вещах не задумывалась никогда, у меня все проще. Я верю и все. Но его моя слепая вера с каждым днём раздражала все больше и больше. Он читал мне выдержки из Климова, приводил доводы, что распятия Христа не было, и все это байки. Под конец он пошутил как-то очень зло: «Твой Бог перед распятием тапочки домашние снял и аккуратненько возле креста поставил».

Я ничего тогда ему не ответила, мне было очень страшно. Я понимала – это не безумие, это отречение от Отца. Куда страшнее, чем безумие.

– Ты знаешь, в чем моя сила? – резко спросил меня он. Потом другой повторит эту фразу, не меняя порядок слов. – Моя сила во мне и моей женщине. Я стержень Мира, я Бог и Вселенная для себя и своей семьи, а не ваш Иисус Христос.

Я не знаю, что значит гордыня и богохульство, не причисляю себя к праведникам, но эта фраза выбила почву из-под моих ног. «Бунт Каина, бунт Хама, бунт сына против отца».

 Прошло время, внутренний рост его продолжался с неистовой силой. Его непринятие Бога усиливалось.

А после случился срыв, запой и его уволили. Для меня это стало большим потрясением.

Однажды утром раздался стук, осипший голос шептал: «Арифовна, это я, впусти..!»

Месяц запоя отразился на его лице: длинная щетина, заострившийся нос. Его плечи поникли, он зашёл, ссутулившись, опрокинул стул у входа.

Несколько дней он приходил в себя в детской, несколько дней я бегала между нашим домом и его. К сожалению, его жена тоже была в том же потерянном состоянии.

Настало время перемен, и каким-то чудом одна из больниц решились взять его на работу после моих просьб.

Это время для него было невероятным подъемом, он с воодушевлением рассказывал о новом месте работы, о том, как там интересно. Жалел меня, застрявшую в болоте рутины районной больницы. Диагнозы, случаи, консультации – все было на порядок выше, интереснее, чем здесь, «на помойке», как он нарек свое прежнее место работы.

Я благодарно выдохнула.

Но через три месяца, ночью раздался звонок. В трубке я услышала его страшный голос: «Арифовна, ты? Маша сейчас умерла. Что делать?»

Через сутки я была возле него, махнув 900 километров по заледеневшей трассе.

Он спал на кроватке своего сына, свесившись на половину. Я тронула его плечо. Он вздрогнул как-то по-детски.

– Маша…Сердце видимо. Ты как думаешь, кардиомиопатия?

– Я приехала к тебе, давай будем хоронить Машу. Где она?

– У нас, в морге. Ее уже вскрыли. Что делать, Арифовна?

Я не знала, что ответить, и сейчас не знаю.

Были похороны, земля полузастывшая, и он в тонких туфлях с отошедшей подошвой, промокший от липкого снега. Не было молитвы, не было надежды.

Я очень хотела, чтобы в эту минуту Тот, от Кого он так защищался, против Кого бунтовал, пришел. Я очень хотела, чтобы Он его обнял и простил. По-отечески, по-божески, по-людски. Я в это верила и верю до сих пор.

Но я знаю и помню, что стало с его жизнью: кладбище, ледяной дождь и красный гроб и в нем мертвая жена. Ни облегчения, ни выхода, одна лишь непробиваемая стена молчания.

Я до сих пор не ведаю, о чем сейчас думает тот сын. Знаю, что ему было очень тяжело и одиноко, но после судьба даровала ему встречу с прекрасной женщиной, и его дети получили всю материнскую любовь. Он успокоился и стал проживать жизнь так же усердно трудясь, не поднимая головы.

Но недавно как дежавю случилась еще одна история сыновнего бунта.

Сын второй