Выжить в Антарктиде

Кирилл приблизился к Сергею и спросил:

– Вы какой спектакль сегодня даете? Новогодний?

– «Двенадцатая ночь или Что угодно», пьеса Уильяма Шекспира. Можно сказать, рождественская комедия.

– Я в курсе, – важно кивнул мальчик. – Двенадцатая ночь это языческий праздник, который отмечали как раз 31 декабря. Именно сегодня заканчивается Йоль – так в средние века назывался период зимнего солнцеворота. Европейцы верили, что в эту ночь все миры сходятся, ангелы запросто бродят по улицам, а мертвые несутся по небу всадниками Дикой Охоты. Но самое страшное время для людей это предыдущие одиннадцать суток. Злые духи могли вселиться в самых добропорядочных граждан, и те начинали совершать необъяснимые поступки. Например, лгали, когда проще правду сказать. Или набивали живот сладостями, пока не лопнут. Или ссорились без повода, и даже убить в запале могли. А Двенадцатая ночь – это последняя возможность все исправить, попросить прощение, отдать долги или искупить вину. Все клятвы, которые давались в последний день Йоля, считались нерушимыми.

– Откуда ты все это знаешь? – поразился Сергей.

– Я умный. И хорошо учусь. Как вы думаете, злые духи это выдумка или они и правда могут внушать людям нехорошие мысли?

Сергей хмыкнул:

- А знаешь, Кир, это на самом деле непростой вопрос. Хочется сказать, что все глупость, но… Иногда даже хорошие люди внезапно совершают преступления. Причем, из самых благих побуждений. Слушай, а ты в каком  классе? Не рано ли тебе для такой философии?

– В девятом.

– Да ладно, – Сергей усмехнулся, – тебе же лет двенадцать, не больше. Или ты это по-западному считаешь?

– Нет, по-нашему, но я в школу не хожу, только экзамены там сдаю, у меня особая программа, – пояснил Кирилл, шмыгая носом. Он вытащил из кармана платок, чтобы высморкаться, но заметил на правой ладони грязь и принялся ее оттирать.

– Так ты вундеркинд?

– Ага.

– Ну и ну!

– Ничего хорошего на самом деле в этом нет, - Кирилл усердно тер испачканную ладонь. - Для взрослых я слишком маленький, а для сверстников слишком взрослый. И иногда мне даже поговорить нормально не с кем. Но я привык уже.

- Ты не поранился, когда за пингвином гонялся?

- Нет. Я знаю, что запрещено их трогать, но этот хулиган меня спровоцировал.

- А чего ты в одной варежке ходишь? – Сергей только сейчас обратил внимание на такую деталь. – Вторая где?

- Потерял, а запасных нет, - пояснил мальчик.

- На, держи! – Давыдов вручил ему свои перчатки. – Давай-давай, не стесняйся. Считай, это мой тебе подарок на Двенадцатую ночь. Они кожаные, новые совсем. Немного велики будут, но ты же растешь, так что скоро меня догонишь.

- А вы? – мальчик с недоверием смотрел на актера.

- А у меня еще есть, - Сергей улыбнулся. – Мне мама чемодан помогала собрать. Можешь себе представить, сколько всякого барахла она туда умудрилась запихнуть.

Кирилл хихикнул, но тут же посерьезнел.

- Спасибо, вы меня выручили.

Сергей даже не ожидал, что услышать подобное от мальца ему будет настолько приятно.

*

Владимир Грач

Церквушка была совсем маленькая, но внутри очень красивая. Пол выстлан ковром, оклады на иконах ярко блестели, свечи приятно пахли воском. Все поочередно заглянули в нее, перекрестились на образа, а кое-кто, пожертвовав денежку, поставил свечку. Чтобы не устраивать столпотворения, людям приходилось уступать друг другу или вовсе выходить на улицу, так как места всем сразу не хватало.

Вышел наружу и Володя, а потом, улучив мгновение, отозвал Павла в сторонку и, чуть смущаясь, сказал:

– Паш, раз у нас такие пироги, и я тебе свидетель… не могу промолчать… Ты хорошо подумал?

– Ну что ты опять да еще в такую минуту! – Долгов резко стер с лица улыбку.

– А когда еще-то? Я же ответственным буду. Венчание дело серьезное. До гробовой доски. В загсе развестись можно, а в церкви не очень-то получится.

– Я не собираюсь разводиться! – едва не рявкнул Павел. – И если моя просьба тебя так тяготит, я другого попрошу. Адвоката моего, Андрея Семеныча, или Юру.

– Да не заводись ты! Я должен был сказать, и ты прекрасно меня понимаешь.

– Сказал? Ну и успокойся!

Володя остался стоять столбом у стены церквушки, тогда как Павел быстрыми шагами присоединился к невесте. Вместе они рука об руку поднялись на крыльцо и вошли внутрь…

Во время венчания Володя часто поглядывал на Патрисию. Все красивые и успешные женщины, по его мнению, были рождены стервами на погибель мужчинам. Собственный опыт только подтверждал где-то слышанную сентенцию, что выбирать надо не «мисс Вселенных» и не заучек с семью пядей во лбу, а самых простых и нетребовательных. Потому что красавиц портят толпы поклонников, осаждающих их чуть ли не с детства, а дюже умные норовят подмять под себя любого, превратив в полную тряпку.

Когда-то у Грача была в гарнизоне подружка. Точнее, он так думал, что была. Но оказалось, что свое женское предназначение медсестра Людочка выполняла на все сто, переспав почти со всеми неженатыми обитателями казармы званием не ниже прапорщика. Когда Володя узнал, обиды и ярости его не было предела. Они ведь подали заявление в загс, но Люда ходила налево даже после этого, ничуть не смущаясь.

В расстроенных чувствах Володя с кем-то подрался и напился – или в обратном порядке, он, честно говоря, не помнил, что творил в тот проклятый вечер. Очнулся он на гауптвахте, где, мучимый похмельем и раскаянием, проклял весь коварный женский род и дал зарок никогда и никого не впускать больше в свое сердце.

Людочка, кстати, недолго горевала. Через месяц она залетела от капитана, женила его на себе, а родив, вынесла новоиспеченному мужу весь мозг. Встречая своего соперника каждое утро в штабе (язык не поворачивался назвать его «счастливым») Грач только больше укреплялся в мысли оставаться всю жизнь холостым.

Патрисия, разумеется, мало чем напоминала Людочку. И цвет волос другой, и фигура, и статус, но, в этом Грач был уверен на все сто, точно так же не видела ничего зазорного в обмане. Если не секс на стороне, так интриги и заговоры. И еще не известно, что хуже.

Володя Павлу сочувствовал, но ничего не мог поделать. И если до сегодняшнего дня еще теплилась надежда, что Паша прислушивается к его словам и сам не чужд подозрений на счет коварной француженки, венчание  четко высветило его настоящие приоритеты. Грач понял, что, случись в оазисе серьезная заварушка, помощи от Павла ему ждать не придется.

После церемонии, когда все присутствующие собирались обратно в отель, Патрисия, прежде чем сесть в машину, подошла к Володе вроде как со словами благодарности.

– Хочу сказать спасибо самому верному другу моего мужа, – промурлыкала она, хищно глядя на Грача своими глазищами цвета стылой воды. – А еще спросить заодно, почему он так сильно меня не любит?

Прямоту Грач уважал и ход оценил, хотя и не пришел в восторг.

– Ты морочишь Паше голову – за что тебя любить?

– Откуда тебе знать? – Патрисия говорила тихо, но голос ее не дрожал. Она держалась так, словно выверила накануне каждую интонацию, каждое смысловое ударение – во всяком случае, именно об этом подумал Грач, вслушиваясь в ее ровный спич. Даже мягкий акцент был оружием, бьющим в цель без промаха. – Как ты можешь судить обо мне? Ты сам когда-нибудь любил до потери пульса? Или только использовал чужие тела, чтобы снять сексуальное напряжение?

Володя сжал челюсти.

– Ради Поля я согласилась оставить родину. Я выучила русский. Это очень сложный язык, но я хотела правильно говорить и правильно понимать человека, который стал для меня всем. Я согласилась принять православие, хотя в моей семье все были добрыми католиками. Но Паша мечтал о браке, который нельзя разорвать, потому что он скреплен на небесах. Я не стала его переубеждать. Его желание сделалось и моим желанием тоже. Если это не любовь, то что тогда такое любовь?

– Любовь это чувство, а не расчет. Ты всегда поступаешь расчетливо, – сказал Грач, – но что ты чувствуешь?