Выжить в Антарктиде

– Совсем? – глупо переспросил Грач.

– Совсем. Навсегда.

– Перепрограммировать не получится?

– У «солнца» есть, конечно, запас прочности, но он подходит к концу. Устройство древних вот-вот сотрет с лица земли весь этот материк. Да и мы сами уже не выдерживаем напряжения, становимся рассеянными, совершаем глупые поступки, болеем, теряем разум. Нам нужно исхитриться и выключить все программы, кроме одной – самоуничтожения. В этом случае пострадает только этот горный массив, максимум – оазис целиком.

– Взорвать устройство реально?

– Да. Вещий Лис сообщил мне порядок действий на самый крайний случай. Только нужен Ключ.

– А мы сможем выйти до того, как…ну, все это рванет?

– Постараемся. Кто-то должен будет остаться в пещере, чтобы довести дело до конца, но остальные успеют уйти на достаточное расстояние.

Грач оглянулся через плечо на подсвеченные солнцем горы. Они были так красивы, так недвижны – они стояли тут целую вечность…

– Я тебя понял, – медленно сказал он.

*

Анна Егорова

Когда Доберкур выстрелил ей прямо под ноги, она испугалась не на шутку. Не за себя – за Диму, которому никто не мог уже помочь. Героям и защитникам слабых противопоказано умирать на дощатом полу, когда последнее, что они видят – это ободранные ножки панцирной двухэтажной кровати. Аня бы наплевала на угрозы и упала рядом с ним, стараясь остановить кровь, но понимала уже, что – все, поздно. Это был еще один мертвец в ее жизни. Дима не был ей ни другом, ни даже приятелем, она прекрасно бы прожила, не ведая о его существовании, однако смерть эта – нелепая и героическая одновременно – неожиданно связала их воедино.

Аня смотрела и смотрела на лицо, с которого постепенно уходили все краски. Ей бы о Володе беспокоиться, но в нем она была уверена. Володя выпутается! Он просто не может не ответить на вызов, который им бросил Доберкур. Аня даже не взглянула туда, где замер Грач, готовясь к прыжку.

Снаружи вообще творилось что-то запредельное. Ги угрожал, Патрисия спорила, Юра кричал и волновался за Вику – Егорова все слышала, но не воспринимала. Ее, как и долину, накрыло прозрачным пузырем, только поменьше – таким же категоричным и непроницаемым, сквозь который не могла просочиться ни одна вещь и ни одна мысль. Лишь когда снова раздались выстрелы и началась драка, она очнулась и кинулась к Дмитрию в безумной надежде, что ей все показалось, что сердце телохранителя бьется, что на щеках вновь проступит румянец, а глаза взглянут осмысленно, оживут…

Чудес не бывает. Увы.

В который раз уже – чудес не бывает!

И сил исправлять огрехи мироздания у нее как не было, так и нет.

Сегодня они потеряли сразу двоих: ушел Сережа – милый, романтичный, легкий человек, которого Анна не ценила при жизни и, наверное, не способна оценить после смерти. И еще ушел Дима, напарник Володи Грача. Кто следующий? Когда наступит ее очередь? Не известно, что лучше: хоронить тех, кто рядом, или, преступив через боль и страх, исчезнуть самой.

Ашор опустился на пол и отвел ее руки, которыми Аня, оказывается, зажимала рану – бесполезное занятие, он абсолютно прав.

– У него не было шансов, – сказал Ашор.

Аня откинулась на жесткую ножку кровати, подтянула колени к груди и взглянула на свои ладони – они были ярко красные, липкие, грязные.

– Я не хочу, – произнесла она едва слышно. – Ашор, я не хочу!

Она не уточняла, чего именно не хочет, да и не понимала толком. Она ничего не хотела – только оплакивать смутное и безвозвратно утерянное, только жаловаться миру на несправедливость и скоротечность человеческой жизни.

Аня запрокинула голову и завыла громко, протяжно и тоскливо. Ашор старался ее успокоить, но почти сразу уступил место Вике. И это было правильно. Обнявшись, они с наслаждением выплакались друг у друга на плече. Вдвоем у них это получилось тише и скромнее – они словно поделили горе пополам.

А потом закономерно настало время собирать камни, как часто приговаривала ее бабушка.

Аня выпрямилась, вытерла лицо (не замечая, что пачкает щеки грязными руками) и оглядела спальню, подмечая царящий разгром. Стулья перевернуты, стол сдвинут с места, лампа с него упала и разбилась. Сильно воняло керосином. На полу темнело пятно крови. Тело успели унести, а когда, она и не заметила.

– Вставай, подруга, – произнесла Егорова, подталкивая зареванную Вику, – прибрать тут надо.

Вика пошмыгала еще немного красным носом и тоже поднялась на ноги. Аня встретилась взглядом с Кириллом, сидевшим на кровати.

– Ну, а ты чего? Ты же мужик, Кир! Ты теперь просто обязан стать всем защитой и опорой. Дима тебя спас не для того, чтобы ты кулем в постели валялся и слезы лил.

– Оставьте его, Анечка, – устало проговорил Белоконев. – Это слишком огромное для него потрясение.

– Нет, она верно сказала, – Кирилл полез с кровати на пол, – из меня плохая замена Дмитрию Арсеньевичу, но я буду стараться. Нам нельзя расклеиваться.

– Вот и молодец! Вика, – Егорова повернулась к Завадской, – ты идешь в кают-компанию и греешь новую порцию воды для полоскания. Лечение нашего молодого умника никто не отменял, и оно на тебе. Приведи Кирюху в форму!

– Хорошо, – Вика подобрала валявшуюся кастрюлю и направилась к двери.

– А ты, – Аня выставила указательный палец в сторону Патрисии, сидевшей за столом со шкатулкой в руках, и француженка вздрогнула, – ты оставляешь в покое свои брюлики и отправляешься за ведром и тряпкой. И обрати внимание, в твоих волосах полно битого стекла. Да не тряси головой!  Вынимай их аккуратно, а то еще напоремся.

– А я? – спросил Кирилл. – Мне тоже надо задание, чтобы… чтобы не думать.

– Думать всегда полезно, – сказала Аня, – вопрос только, о чем думать. Сейчас ты одеваешься и, пока греется вода, идешь на стройку за опилками. Будешь бороться с запахом керосина. Не хватало еще, чтобы мы тут угорели за ночь. У Володи, между прочим, аллергия. Геннадий Альбертович, проветрите, пожалуйста, помещение! Дальние форточки до сих пор не открываются, их надо как-то отодрать... Так, остался Жак… а где Жак?

– Он вышел, – ответила Патрисия, старательно выискивающая запутавшиеся в прическе осколки лампы. – Ему стало плохо от вида крови, и он вышел, держась за живот.

– Ну и черт с ним! – Аня, взяв веник и совок, принялась собирать разбитую лампу.

Когда с наведением чистоты было покончено, Кирилла заставили померить температуру (37,4 – ее сочли почти нормальной) и проглотить вечернюю таблетку из тех, что рекомендовал в записке Ашор. Мальчик ушел в себя, покорно сносил все, что от него требовали, но в целом держался.

С улицы возвратились Юра и Паша. Патрисия отложила тряпку на подоконник:

– Где Володя и Ашор?

– Сидят на площади, – ответил Громов. – А что?

– У меня есть важное сообщение о сегодняшних находках. Надо позвать всех.

– Сходить за ними?

– Я схожу, – вмешалась Аня, – мне все равно надо руки помыть и сменить испачканный свитер.

– И еще Жак куда-то пропал, – Пат выглянула в окно.

– Я его видел у кают-компании, за восточным углом, – припомнил Паша.

– А я вот чайничек вскипятил, – бодро провозгласил Белоконев, внося в комнату чайник и пакет с сушками. – Чаек хорошо нервы успокаивает. Если кому надо.

– Мне надо, – подтвердила Виктория. – Я сегодня ночью не усну.

Громов подошел к ней и обнял за плечи, словно защищая.

– Жак в кают-компании? – спросил Павел у Гены.

– Нет… Жак всегда такой незаметный… как тень. Но я могу его поискать…

– Поищем вместе, – предложил Юра.

Аня взяла чистую фланелевую рубашку и ушла в баню. Было довольно поздно, и тени привычно сгустились, однако грязь на земле не была скована морозной корочкой, как обычно. Егорова без проблем уединилась в предбаннике и переоделась, не успев замерзнуть. Она даже могла бы не застегиваться и не надевать шапочку, и сделала это скорей автоматически, чем из соображений целесообразности. Привычные действия успокаивали, вносили порядок в существование, стремительно летящее под откос.