Выжить в Антарктиде

– Извини, – произнес он охрипшим голосом. – Нам пора возвращаться.

Аня разочарованно моргнула и восстановила равновесие, отнимая руки. Грач покорно выпустил ее и зачем-то повторил:

– Извини.

Аня опустила голову, а потом почти бегом бросилась по тропинке. Щеки ее горели.

Володя смотрел ей вслед, ощущая, как сердце разрывается на части. Он почти ее поцеловал. Он хотел ее целовать – и она тоже этого хотела.

Едва Анна скрылась за поворотом, он выругался громко и витиевато – от души.

*

Владимир Грач

Утомленные люди угомонились быстро. Разошлись по кроватям, постелили сверху спальные мешки и забрались в них, потому что под утро печь остывала, и становилось холодно.

Грач лежал поверх мешка, закинув руки за голову, и размышлял.  Несмотря на все проблемы и сложные времена, сейчас он пребывал в странном покое и ожидании чего-то восхитительного. Для него это было непривычным чувством – нежным и будоражащим одновременно. И связано оно было со свернувшейся калачиком на соседней кровати Анной.

Грача тянуло улыбаться совершенно по-дурацки и рисовать в воображении изгибы ее тела и затуманенный страстью взгляд, которым она одарила его возле ангаров. Он удивлялся себе, корил себя, но вновь и вновь возвращался мыслями к событиям вечера.

Скрипнула чья-то кровать, и его чуткое ухо уловило едва различимый шепот. Шептались по-французски. Скорей всего, так, ерунда, никто не станет палиться и обсуждать злодейские планы при всех, но настроение ушло.

Грач вздохнул поглубже и прикрыл глаза.

Все люди мечтают о любви, о том, чтобы их принимали такими, какие они есть, и не старались переделать. Анна могла быть его половинкой, но вряд ли оно так и есть. Половинки и вся эта любовь-морковь не для него, Грач усвоил это четко. И уж точно любовь – это не сейчас. Не здесь. Не так.

Нельзя.

Хватит с них подуревшего Громова, который с Вики глаз не сводит.

«Ничего, – сказал себе мысленно Грач, стискивая зубы, – прорвемся».

43. Призраки обретают пугающую плоть

Виктория Завадская

Вика стояла у окна, прямо под открытой форточкой, и смотрела на улицу. Ей было холодно и одиноко. За ее спиной Геннадий учил Жака растапливать печь, но урок шел ни шатко, ни валко, дрова дымили, и уголь не желал заниматься. Кирилл и Сережа, примостившись с краю длинного стола, подальше от чада, играли в шахматы, а у противоположной стены, возле единственного неразбитого окошка, сидела Патрисия с рукописным журналом в руках, разбираясь в записях профессора Соворотова. Остальные члены группы находились кто где, но главное ушел Юра, попросив Викторию не скучать. Она сочла просьбу заранее не выполнимой, но что было делать? На тайное совещание с Грачом и Ашором ее не позвали.

Созерцая неинтересный пейзаж за стеклом, Вика слышала, как Пат встала и подошла к ней, но все равно вздрогнула, услышав ее слова:

– Хочу извиниться перед вами. Только тише! Не привлекайте к нам внимания.

Вика покосилась в сторону Дюмона (а кого еще могла опасаться француженка?) и, понизив голос, с вызовом спросила:

– За что вы приносите извинения: за то, что обвинили меня в краже или за то, что посоветовали Игорю похитить меня из отеля?

– За все. Сейчас я бы не хотела, чтобы вы были здесь. Ни вы, ни мальчик, ни фокусник. Это лишнее.

– Мы проедаем ваши запасы и носим вашу одежду?

– Нет, вы не правильно меня поняли. Я сожалею, что так получилось. Если бы я вернулась в прошлое, то поступила иначе.

– Иначе это как?

– Не знаю, но вас бы тут не было. К сожалению, многих вещей я избежать с такой легкостью не в состоянии. Я все равно бы познакомилась с Ги,  вышла замуж за Поля, поехала в Антарктиду… Зря я вам рассказываю, вы опять меня не понимаете, – Патрисия отвернулась.

Кирилл выиграл партию у Сережи и довольно рассмеялся. Француженка смотрела, как они пожимают друг другу руки и заново расставляют фигуры на шахматной доске.

– Ненавижу шахматы, – сообщила она так же тихо и ровно, как и до этого, – и совсем не понимаю людей, которые их обожают.

– Наверное, вам не повезло с учителями, – сказала Вика. – Меня учил папа, и мне очень нравится эта игра.

– В шахматах, как и в жизни, нельзя переиграть. Если взялся за фигуру, надо ей ходить, даже если уже понимаешь, что ошибся. Это жестоко. Ты играешь, хотя знаешь точно, что упустил шанс и назад дороги нет.

– Мне кажется, вы боитесь того, что сделали.

– Да, я боюсь, – согласилась Патрисия. – Всего боюсь: мужа, соотечественников, нашего будущего и собственной беспомощности. То, что мой кулон пропал, сильно меня расстроило, но отчасти помогло взглянуть правде в глаза. Я вижу, что и вам плохо, потому и подошла. Поверьте, я не хотела вас обидеть.

Вика смотрела на француженку, стараясь понять, что творится в ее душе. Пашина жена была не просто красива, а породиста. Высокий лоб, правильный тонкий нос, средиземноморский тип лица с широко посаженными глазами. Однако ее мимика была слишком скупа, играть лицом она совершенно не умела и оттого больше напоминала ожившую статую, чем женщину из плоти и крови, способную чувствовать и переживать. Ни одна морщинка не нарушала гармонии ее черт, но отблеск вселенской печали нет-нет да и проглядывал на дне ее светлых глаз. Да, если бы не эти глаза, полные невыплаканных слез, Вика не поверила бы ей и не приняла извинений.

– Я не сержусь, – сказала она, практически не кривя душой. – Было обидно, но я больше не сержусь. Вы же меня не знаете. Не знаете, на что я способна, а на что нет.

– Я знаю, что вы ничего не брали. И знаю, кто взял.

– Тогда отчего вы не укажете на него при всех?

– Надеюсь, что, заполучив Ключ, он успокоится на какое-то время и даст мне возможность для маневра.

– Это слишком запутано, – Вика качнула головой.

– Просто не держите на меня зла. Вы ни при чем. Я вынуждена ходить теми фигурами, до которых дотронулась.

– Можно признать поражение и начать партию сначала.

– Да, но в нашей ситуации поражение это смерть. Не только для меня – для всех. Я должна бороться, и я борюсь, вот только фигуры не те… Игра не выйдет изящной.

– Вам удалось что-нибудь узнать о советских экспериментах с «солнцем»? – спросила Завадская, бросая взгляд на зажатый подмышкой у Пат обтрепанный журнал.

Патрисия тоже посмотрела на журнал, даже достала его, погладив рукой картонную обложку:

– Сложно читать. Не хватает запаса слов, терминов. Почерк плохой.

– Вы не привлекаете Ги Доберкура к переводу, потому что подозреваете его?

– Ему тоже не хватит запаса слов. Это специфическое чтение. И ему не надо.

– Он не хочет, чтобы вы шли в пещеру. Почему?

– Не забивайте себе голову странным поведением Ги. И держитесь от него подальше, тогда он вас не тронет.

– Мне все равно хочется понять, почему он передумал. Почему пещера теперь это плохо? Если в дневнике метеоролога сказано, что в прошлый раз выход из пузыря был там, то надо это проверить.

– Ги знает, что выход там. Только все, что он делает и говорит, направлено на его личную победу. Он запрещает нам идти в пещеру, потому что намерен пойти туда сам.

– И для этого выкрал ключ?

Патрисия грустно улыбнулась:

– У него ничего выйдет, Вика. Так и скажите Юре: у Ги не выйдет. Я не позволю ему принести нас в жертву, пусть даже эта партия обойдется мне слишком дорого.

*

Юра вернулся через час. К этому времени кают-компания опустела, и Вика сама помешивала угли в чугунной печке, отворачивая всякий раз лицо от пышущей жаром топки.

Вместе с Юрой с улицы в комнату ворвался свежий ветер и оптимизм. Громов был улыбчив, говорлив и, прижавшись к нему, такому холодному, родному и уверенному в себе, Вика почувствовала облегчение.

– Как прошла ваша таинственная маевка?

– Лучше не спрашивай.

– Это такой большой секрет?

Юра попытался пошутить:

– Есть анекдот. Приходит студент на экзамен: бледный, трясущийся. Тянет билет – роняет его на пол. Поднимает – и опять роняет. Преподаватель спрашивает: «Молодой человек, неужели вы так боитесь моих вопросов?» – «Нет, – отвечает студент, – я боюсь моих ответов».