Выжить в Антарктиде

Ги эта мизансцена успела порядком надоесть. Общаться с полуграмотной прислугой совершенно не входило в круг его интересов, да и солнце действительно палило немилосердно.

– Послушайте, уважаемый, – сказал он немного раздраженно, – может, вы нас все-таки в дом пригласите? И доложите хозяину о том, что к нему приехали гости.

Толстячок вытаращил глаза, заглушил двигатель и вылез на площадку. Он оглядел молодого Доберкура с ног до головы, извлек из кармана платок не первой свежести и промокнул лысину.

– Гости, говорите? А я, дурак, не понял. Думал, клиенты. Думал, машину чинить надобно.

Ги недоуменно взглянул на отца, а тот мотнул головой, указывая на неприметную вывеску, которую сын не сразу приметил за буйными слоями плюща. «Мастерская дядюшки Робера» – гласила табличка, прибитая под окнами второго этажа виллы.

– Мы кого-то здесь ждем? – спросил Ги у отца. – Ваш друг должен сюда приехать?

– Он уже здесь, – сказал папаша Доберкур, – стоит прямо перед тобой. Прошу знакомиться, господа. Мой старший сын Ги – Робер д’Орсэ де Плюметьер.

На этот раз Ги сумел совладать с выражением лица, когда толстячок все тем же платочком вытер правую ладонь, понюхал ее и протянул ошарашенному энарху:

– Для вас, молодой человек, просто дядюшка Робер.

Ги осторожно ответил на рукопожатие самого богатого человека Франции. В принципе, эксцентричные миллиардеры не были для него такой уж большой экзотикой, но…

– Простите нам, старым ослам, разыгранную комедию, – проговорил д’Орсэ, коверкая произношение, как теперь показалось Ги, намеренно. – В глуши мало развлечений, вот я и изголяюсь по-всякому.

– А это, – Ги обвел рукой запущенный сад и обветшалые стены, – ваши хорошо продуманные декорации? Понимаю. И философские суждения Шекспира о жизни уважаю. Весь мир театр.

– Хо-хо! – дядюшка Робер спрятал платок в карман и обернулся к Доберкуру-старшему. – Арсен, возьмусь я за твой автомобиль, так и быть. Приезжай за ним где-то через недельку. Мы тут с твоим сыном его посмотрим, почистим, детальки поменяем, будет он у тебя еще сто лет бегать.

– Это хорошо, Робер, я рад. Очень рад!

–Такси себе сам вызовешь или в дом пустить к телефону?

– У меня все с собой, – папаша Доберкур вытащил замызганную трубку, но прежде чем набрать номер, взглянул на застывшего посреди двора сына: – Эту неделю ты проведешь здесь, а когда я вернусь... посмотрим.

Ги промолчал, не зная, что сказать.

– Пойдемте со мной, молодой человек, – Робер д’Орсэ потянул его за рукав, и Ги поморщился: руки у толстяка были сальные, а этот костюм был шит на заказ и стоил целое состояние.

– Прошу прощения, мсье д’Орсэ, будет ли мне позволено задать вопрос? – произнес он в попытке начать светскую беседу.

- А валяйте! - д’Орсэ широко ухмыльнулся. – Только я не какой-то там «мсье д’Орсэ», я дядюшка Робер. Расслышал или повторить?

- Я расслышал, дядюшка Робер. Вы живете здесь постоянно или вилла что-то вроде убежища?

Ги претило оставаться тут без всякого предупреждения, но проверка есть проверка. Смысл ее, правда, пока ускользал, но он прилежно искал зацепки, чтобы выбраться на верную дорогу. Сейчас он думал, что миллиардер оказался скрягой, который экономит буквально на всем. Вот только насколько часто у д’Орсэ случались приступы скаредности? Все же добротная одежда, вкусная еда и услужливость прислуги имели свои несомненные преимущества – иначе, зачем человеку деньги?

– Пижонство это лишнее, – ответил д’Орсэ. – Всегда будет кто-то лучше, всех не перегонишь. У кого-то жена красивее, у кого-то яхта длиннее, а с годами, поверьте, все больше выскочек будут дразнить вас тем, что уже не купишь ни за какие миллионы.

– Простите?

– Я говорю о молодости. Вечный стресс не доводит до добра, и тот, кто спешит за успехом, остается в стане проигравших.

Ги смолчал, хотя внутри у него все кипело. Судя по прологу, ему предстояло целую неделю выслушивать умные сентенции и терпеть поучения. Ему не нравилось, что отец подставил его. Однако личными знакомствами с людьми масштаба Робера д’Орсэ пренебрегать не стоило. В конце концов, неделя это не срок. Вопрос – что дальше?

– Молодой человек, вы разбираетесь в машинах? – поинтересовался д’Орсэ.

Ги украдкой выдохнул: приятель отца либо не считал нужным запомнить его имя, либо издевался, намеренно унижая подобным пренебрежением. Кстати, в хороших машинах Ги кое-что смыслил, но было очевидно, что в данный момент его спрашивают о другом.

– Нет, в технике я не силен.

– Значит, научим. Любой нормальный мужик обязан разбираться в железяках. Во времена моей молодости речь шла о механике, слесарном и кузнечном деле, но ныне все так стремительно поменялось. Появилась электроника, микросхемы... Мне пришлось с нуля учиться абсолютно фантастическим вещам. Да-да, новые знания не дают застаиваться серому веществу, – д’Орсэ постучал себя по потному лбу. – Сегодня почему-то считается, что миром правят гуманитарии. Но нет, молодой человек, основа основ это не политика с экономикой. Умение болтать языком ценно, кто спорит, но к нему обязательно надо приложить кое-что посущественнее. А уж помалу надо разбираться во всех областях, абсолютно во всех.

– Зачем? Каждый должен заниматься своим делом. Есть помощники, наемные работники…

– О, люди подводят и предают! Не стоит на них полагаться. А как проверишь, что тебя не водят за нос, если сам дундук? Человек по своей натуре слаб, и только железный контроль, предвидение и энциклопедичность позволяет избранным удержаться на сияющих вершинах. Вы же хотите удержаться на вершине и преумножить славу рода?

– Не отказался бы.

– Ничего, молодой человек, папашкина тачка будет вашим первым уроком на пути к совершенству. Электроники в ней, конечно, кот насрал, но всегда стоит начинать с малого. Вы доведете «Ситроен» до ума под моим присмотром.

– Каким образом моя неквалифицированная работа может способствовать будущему взлету на политическом поприще? – спросил Ги.

– А, вы мечтаете о политике! Как же я не догадался, – д’Орсэ усмехнулся. – Но политика требует деликатности и специфических навыков. Один из них – умение молчать и подчиняться, когда это выгодно.

– Мне выгодно вам подчиняться?

– Через неделю увидим. Вам предстоит много физической работы и еще больше умственной. Сможете стать отличным автомехаником за семь дней, значит, из вас выйдет толк и в остальных вещах. Не сможете – идите и грешите, как говаривал мой отец. Только не забывайте, что грехи ведут на адскую сковородку, причем иногда еще при жизни. Вы хотите попасть в ад?

– Не хочу.

– Правильно. Но ад я вам все равно устрою. Здесь и сейчас ваша счастливая пора юности закончилась, пришла пора темной стороны медали.

*

Сразу после взрыва метеорита погода в долине держалась поначалу в рамках терпимого, какой она бывает в преддверии зимней ночи на севере Франции. Ветер не слишком злобствовал и даже разгонял поднятую пыль, очищая воздух. Температура падала, конечно, но не резко, и костер, разведенный Белоконевым, вполне справлялся с функцией обогрева. Пламя весело потрескивало, взметая снопы искр и практически не чадя. Вот только вид неспокойного неба напрягал. Что-то там вверху шевелилось, плохо видимое в сгущающейся темноте, и глухо недовольно ворчало.

В детстве Ги Доберкур любил наблюдать за небом – не только за звездами, но и за меняющимися облаками. Он любил грозу и свежесть озона, и мощь, сотрясающая тучи, неизменно приводила его в восторг. Однако местная гроза, неумолимая и беспощадная, не будила в нем восторга, хотя по привычке он продолжал отслеживать ее приближающуюся поступь. Ги с тревогой наблюдал, как облачный покров все чаще освещался сполохами, и как сумерки от этих вспышек делались плотнее и гаже. Ветер тоже усиливался, вовсю хлопал брезентом, забавляясь, носил в воздухе обрывки ткани и упаковочного материала и едва не гасил костер.

Его спутники, однако, настолько устали – физически и морально, – что приближающийся шторм уже не был способен выбить их из колеи. Тем не менее, было понятно, что совсем скоро им предстоит искать иное убежище, возможно, перейти в разбитый вертолет. Вертолет Доберкуру было откровенно жаль – отличная машина, и план был неплох, - но он давно уже привык относиться к поворотам судьбы со смирением.