Отданная вампиру

— Не трогайте..!

Вот теперь страх нахлынул сбивающей с ног волной, и снова вспомнились слова бабки о том, что не стоит входить в дом к нечисти… А я, дура, вошла! Забежала! Уж лучше волки, чем этот…

Мужчина мягко потянул край моего платья до колена, я попыталась лягнуть его в лицо, вырваться, но этот нехитрый манёвр был обречён на поражение. Он гибким движением поднялся, вжимая меня в софу, не то всматриваясь, не то внюхиваясь в лицо. Ноздри едва заметно раздувались, губы чуть приоткрылись, и пахло от него… чем-то знакомым, свежим. Воздухом после грозы?

Его тело было таким тяжёлым, таким настоящим, но тут я вспомнила, что не увидела отражения в зеркале. Зубы застучали.

— Не бойся. Я только самую малость…

Холодные губы, упругие и твёрдые, коснулись шеи, руки ухватились за волосы, распутывая, распуская уложенную косу. Меня уже трясло от страха, и только одна абсурдная мысль билась в голове: его губы совсем не походили на губы Аякса. Совсем…

Сухими поцелуями он прошёлся по шее, вдохнул запах распущенных волос. Прижался к пульсирующей жилке, приподнялся чуть выше… и укусил.

То есть, разумом я понимала, что это укус — но кожа, словно вмиг застыв, заледенев, не почувствовала боли. Он не отрывался от моей шеи, и ощущение проникновения, тягучего пульсирующего кровотока, связывающего нас невидимой прочной нитью, вдруг отдалось странным возбуждением внизу живота. Я обмякла, не контролируя собственное тело, а мужчина, так и не назвавший имени, подмял меня полностью под себя, руками скользя по ногам, и я сжала колени — но тут же развела их, подпуская гладящую руку с сокровенному межножью. Я так стеснялась, когда в результате поглаживаний Аякса складочки между ног становились чуть влажными, а этот даже не трогал меня там — но я уже чувствовала, как призывно тянулось что-то внутри, горячо и мокро.

— Отпустите, ну зачем я вам, вы что делаете, сейчас же даже не ночь, — не страх и не злость, а именно стыд заставил меня снова сжать колени и приподняться. Боль в ноге действительно прошла без следа. — Не убивайте меня, я не хотела…

— Не убью, — он тоже поднял голову. — А почему ты заговорила о ночи?

— Вы же… нечисть, — Всесоздатель, как же глупо и по-детски это звучит!

Незнакомец тихо засмеялся.

— Ты моя гостья, я твой… твоё видение. Какая разница, ночь сейчас или день? Ты прекрасна, ты восхитительно вкусная. Я хочу тебя. Хочу попробовать тебя везде, — и он коснулся губами моих губ, сперва легко, а потом настойчиво раздвигая их, проталкиваясь языком внутрь.

И я ничего не могла поделать.

Во рту почувствовался странный, но такой знакомый чуть кисловатый привкус… кровь. Это его губы были перепачканы моей кровью…

— Нет! — хотела сказать я, но не получилось издать ни звука. Тогда я попыталась вытолкнуть его язык своим… это не было похоже на битву. Скорее, на танец.

Продолжая целовать меня, он приподнялся, ловко расстегнул пуговицы платья, стянул его до пояса, а затем и сорочку, и принялся поглаживать грудь, неожиданно затвердевшие заострившиеся соски. Мягко, почти невесомо, обводя вершинки пальцами, ласково сжимая и отпуская, и я не могла не почувствовать, что сейчас всё иначе, не так, как с Аяксом. Жадные губы, ласковые бережные руки действовали в унисон, и моё дыхание подчинилось этому мерному ритму, и в животе всё сжималось и разжималось в такт. Губы незнакомца коснулись одной вершинки груди, потом другой, обхватили сосок и начали осторожно, не нарушая общей симфонии, посасывать, а одна из рук поглаживала меня через панталоны, и я поняла, что скорее, уже сама прижимаюсь к его ладони, нежели пытаюсь вырваться.

Морок.

Морок, который наводит нечисть…

Нецелованная… так он меня назвал. Теперь… нет. Уже нет. И если я не опомнюсь сию же секунду, то пойду под венец опозоренной, лишённой чести — и отнюдь не собственным женихом, а каким-то странным незнакомцем, пьющим кровь и не имеющим отражения!

— Отпусти… отпусти, господом Всесоздателем молю! Отпусти! — заворочалась, забилась я — и незнакомец вдруг отпрянул. Убрал руку и отодвинулся, а я с гудящей головой, горящими губами и зацелованной — искусанной шеей села на софе.

Всесоздатель, что я наделала! Ещё чуть-чуть — и сама бы принялась умолять это чудовище взять меня, как последнюю гулящую девку! И так умоляла — стонала, прижималась, целовала, пока в глазах звёзды не зарябили! И всё ещё на грани — между ног влажно, соски чувствительно трутся о корсаж платья. Всесоздатель, если мне повезёт, и я вернусь домой — что скажет отец… жених… Никто не поверит, что меня околдовали — как же иначе?! Не сама же я…

— Помогу, — мужчина повернул меня спиной к себе, погладил по позвоночнику, отчего я снова едва не застонала, бессильно и призывно. Застегнул пуговицы, ловко заплёл косу, поцеловав затылок. Платье казалось тесным в груди, голова кружилась. Я приложила пальцы к шее — кровь не текла, в месте укуса запеклась корочкой. — Слушай. Волки… волки — это мои враги. Я убил их третьего… сам виноват, зараза, но разве им объяснишь?! Выйти я не могу, уж прости, только ночью, но не сейчас. Нечисть, как ты говоришь… обидно звучит, но разве обижаются на правду? Я дам тебе фонарь, если посмеют сунутся — отпугнёт. Чем ярче будет гореть, тем ближе ты к своему дому, поняла? Лария… сладкая девочка. Я почти благодарен этим блохастым ублюдкам.

Как во сне я встала и дошла до двери — нога не болела ни чуточки. Взяла из рук незнакомца корзинку и чугунный фонарь, за толстыми стеклянными стенками которого тлела какая-то головёшка.

— А если захочешь вернуть… приходи ещё, Лария. Имя своё скажу… И мы продолжим. Ничего страшного не случилось, верно? Было хорошо, и мне и... Иди, девочка. Иди.

Я вышла, уже не испытывая страха, всё ещё двигаясь будто под водой, мутной и тёплой. Фонарь оказался неплохим проводником, и до дома я добралась быстро. Отца дома не оказалось, так что, наспех умывшись в бане холодной водой из ведра, я забралась в постель и свернулась калачиком, сунув заветную корзинку под кровать.

Буду думать, что мне всё приснилось, вот и всё.

Не было ничего.

И никого.

Всё это просто дурацкий сон.

Глава 4. Сомнения

Отцу я наговорила каких-то глупостей о причинах своего утреннего отсутствия, кажется, он не поверил, но было уже не важно. Мне не терпелось дождаться вечера, я цеплялась за мысль об этом настолько, что только за ужином поняла, что пропустила сегодняшнюю встречу с Аяксом.

Пропустила и не вспомнила…

А он сам не пришёл напомнить.

Сначала я почувствовала тревогу, а следом подступила обида — мог бы дойти и проверить, всё ли в порядке с невестой! А потом накатил стыд, и я глянула на себя в маленькое зеркальце. Глаза, кажется, горят непривычным бесстыжим блеском. Губы всё ещё кажутся припухшими, и стоит только вспомнить о произошедшем утром — по всему телу точно волна проходит. Задумалась о женихе, хороша девка! А несколько часов спустя стонала под другим, и колени сама раздвинула, и выгибалась навстречу его рукам и губам — сама, не боясь даже укусов, скорее желая их.

Я закрыла лицо руками. Потёрла укушенную шею — корочки отпали, не осталось ни шрамов, ни синяков, только кожа чуть-чуть покраснела и порой чесалась. Уж не привиделось ли мне утреннее происшествие? Раны и растяжения так быстро не излечиваются…

Остаётся только надеяться, что у Аякса не было бабки или деда, передавшего ему знания о том, как можно погадать на суженую. Шойхов незнакомец, за пару часов всю жизнь мою перевернул с ног на голову! Я отложила зеркало и вспомнила о том, что он, похоже, не отражается, а значит всегда может стоять за спиной. Обернулась — не то со страхом, не то с надеждой. Никого, конечно. Но корзинка и подаренный фонарь всё ещё прятались под кроватью…

Не зря же был мой утренний поход… и всё остальное.

Вечером, так и не дождавшись визита жениха и счастливо избежав объяснений с отцом — кажется, на почти уже замужнюю взрослую дочь он попросту махнул рукой — я стала готовиться к ритуалу. И снова меня одолели сомнения: а если что-то перепутала? А если чего-то не учла? Слова бабки Рогнеды моя память могла запросто переврать.