Страница 5 из 12
— Хороша зверюга? Ты на рот, на губы погляди! Такая, брат, самой леди Макбет сто очков вперед даст! (Тут голос у Славы Котикова дрогнул) Я уже час с ней хожу. Под конвоем! А ты — «как-нибудь вечерком», «потолкуем о жизни»… Вот она, жизнь! Какая она есть! Гляди на этот реализм, Гриша, из своего бюрократического гнездышка, гляди!
— Ничего не понимаю! В чем, собственно, дело?
— Ну, понимаешь, забежал в «Аврору». Думал, выпью сто граммов, закушу килькой. Выпил. А потом — черт его знает, как это получалось! — бросило меня со страшной силой на крымскую мадеру. К мадере заказал филе миньон с грибами. Только выпил мадеры, подсел один с радио, некто Пламенеев, бывший актер, сейчас работает диктором. Роскошный парень, я тебя с ним обязательно сведу. Пришлось снова водки попросить. Обратным ходом выпили с Пламенеевым под салатик «оливье». А потом он ушел, а я еще пива выпил и кофе с коньяком «четыре звездочки». Ну, затмение какое-то нашло. Понимаешь! Не рассчитал! Понимаешь? Хотел счет подписать — не поверила. Поехала со мной на такси к Малоедову — он недалеко от «Авроры» живет, — я надеялся у его мадам перехватить. Но не дала и даже прочитала нотацию! За такси она (Слава Котиков показал глазами на неподвижную официантку) заплатила. Страшно ругалась, но заплатила! От Малоедова пошли пешком назад. Думал, встречу кого-нибудь — одолжу. Как на грех, хоть бы одна знакомая собака навстречу! И вдруг меня осенило: вспомнил про тебя. Ты же заведующий отделом театров, ты обязан проявить чуткость и внимание к талантливому актеру. Тем более, что я уже опоздал на репетицию. Выручай, Гришка, если ты окончательно тут не закис и не обюрократился!
Слушая этот монолог, Белопольцев весь кипел от возмущения и гнева.
«Сейчас выгоню его воя из кабинета, — думал он, кусая губы, — назову на «вы» и выгоню! И все скажу прямо в лицо. И в театр позвоню: пусть с ним делают, что хотят!»
Однако, когда Слава Котиков закончил свой монолог, заведующий отделом театров глухо спросил его:
— Сколько тебе надо?
— Дай семьдесят рублей! Сюда такси войдет. И чаевые этой тигрице!
Белопольцев пошарил в карманах и обнаружил лишь две смятые десятки и одну новенькую пятерку.
— На двадцать пять рублей! Все, что у меня есть при себе. И уходи, пожалуйста Мне доклад надо кончать, и тоже опаздываю!..
— Ты что, очумел? — с искренним недоумением сказал Слава Котиков. — Какой может быть доклад, когда тут артист пропадает! Ты что, хочешь, чтобы она меня в милицию отвела? Меня, Ростислава Котикова?! Ты что, этого хочешь, заведующий отделом театров?!
— Правильно сделает, если отведет тебя в милицию!
— Ах, вот как вы заговорили, Григорий Петрович! Тогда все ясно Одним холодным бюрократом на свете стало больше! Прощайте, товарищ Белопольцев!
Слава Котиков гордо поднял плечи и вышел, сильно хлопнув дверью.
Белопольцев сел за стол и попытался снова заняться докладом, но сосредоточиться не мог: в голове была каша, мысли путались. Зазвонил телефон. Леночка, секретарь начальника управления, сказала в трубку, что Петр Иванович спрашивает, как с докладом, просит зайти к нему.
Когда Белопольцев вошел в приемную начальника управления, он увидел сидящих рядом в креслах для посетителей Славу Котикова и официантку. С тем же каменным лицом она глядела прямо перед собой, и вся ее фигура по прежнему выражала непреклонное упорство.
Белопольцев отступил в коридор и оттуда поманил к себе пальнем Славу. Тот вышел к нему И сейчас же в коридоре появилась официантка и заняла удобную для наблюдения позицию. Повернувшись к ней спиной, заведующий отделом театров нежно взял Славу под руку и, деланно улыбаясь (чтобы проходившие по коридору сотрудники ничего не заметили), сказал свирепым шепотом:
— Сию же минуту уходи из управления!
— И не подумаю! Я записался к «нему» на прием. И я «ему» все скажу!
— Ты себя погубишь, дурак ты этакий! Тебя из театра выгонят!
— А я сам не желаю работать в театре, которым руководят такие холодные бюрократы, как Гришка Белопольцев! Выскажусь, оставлю ему счет и… убегу! Не держи меня под руку! Мне противно!
— Стой здесь, скотина! — улыбаясь, процедил сквозь зубы Белопольцев. — Я сейчас достану тебе денег. Не смей никуда уходить!
Великодушная Леночка — секретарь начальника — одолжила «не позже чем до послезавтра» пятьдесят рублей. Когда Слава Котиков увидел в руках у Белопольцева деньги, он сразу подобрел, размяк и даже попытался заключить заведующего отделом театров в своя объятия, но тот быстро сунул ему в карман смятые кредитки и скрылся.
Поговорив с начальником управления, Белолольцев вернулся к себе в кабинет, сел и закурил. Нехорошо было у него на сердце!
У него даже мелькнула в мозгу мысль, что выдвижение его — ошибка и что он не «энергичный, растущий молодой руководитель», каким его все считают, а «тряпка», «мягкотелая амеба», «жалкий слюнтяй». который неспособен «взять барьер приятельских отношений», когда этого требуют интересы дела и коллектива.
Но нельзя было долго заниматься суровой самокритикой: надо было кончать доклад. И, затушив в пепельнице недокуренную сигарету, Белопольцев вздохнул и принялся за последний раздел — «Вопросы дисциплины, морали и идейно-художественного воспитания актера».
НАРЦИС ФЕДОТЫЧ
Милейший Нарцис Федотыч является служителем наших отечественных муз и граций, и притом вполне достойным служителем.
Он работяга и человек, несомненно, способный. В залихватском формализме не замечен, к бескрылым натуралистам не причислен, пьет в меру, ошибается тоже в меру. Будучи уличен в ошибке, не упорствует, не впадает в пессимизм, не уходит в себя и не выходит из себя. Обладая крепкой сердечно-сосудистой системой, переносит критические и самокритические толчки (силой, впрочем, до девяти баллов, выше ему не приходилось) сравнительно безболезненно и спокойно.
Короче говоря, Нарцис Федотыч — личность, безусловно, полезная. Настолько полезная, что сатирику о нем и писать-то было бы трудно, кабы не одна его странность: Нарцису Федотычу кажется, что его недостаточно оценили и не в полную меру обласкали.
На самом деле это не так.
Нарцис оценен настолько, насколько он того заслужил.
Но ему-то кажется, мало! Его ни на минуту не покидает противное, раздражающее печень и прилегающие к ней районы организма ощущение, что он недообласкан, что ему чего-то не додали, чем-то обнесли на пышном пиру жизни. С полного, бритого и в общем привлекательно-симпатичного лица Нарциса Федотыча по этой причине не сходит кисло-скорбная гримаска.
А на земле между тем совершаются удивительные, потрясающие воображение дела и события.
В небесные бездны взлетают нашей, советской выделки луны.
Целые области, годами не вылезавшие из ряда отсталых, награждаются высшими орденами Союза за свои прочные, обнадеживающие успехи в животноводстве, в сельском хозяйстве.
Нарцис Федотыч все это воспринимает живо, с интересом, но как-то своеобразно, что ли.
О чем бы вы с ним ни заговорили, он обязательно свернет на свою стежку-дорожку, запоет свою уныло-однообразную песенку. А в ней лейтмотивом будет звучать его личная, саднящая «зубная боль в сердце», как называл подобные ощущения, если не ошибаюсь, Генрих Гейне.
Вот вы встретились с ним, поздоровались, сказали.
— Здравствуйте, Нарцис Федотыч! Ну, что вы скажете по поводу спутников. Вертятся и вертятся, а?
— Да, кружатся наши голубчики! — ответно улыбается Нарцис Федотыч.
И вдруг вы замечаете, что какая-то тень ложится на его лицо, прогоняя свет улыбки, и знакомая кисло-скорбная гримаса тянет вниз углы рта.