Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 38 из 64

 Но в общем, на стороне последнего кандидата оказалось большинство. Иезуиты старались о его популярности, возвещая, что в его семье значились более 300 святых, и что он сам каждый день служит молебны. Не уважая духовенства, "шляхта" отличалась необычайным благочестием. В сущности борьба велась между Кондэ и герцогом Лотарингским; но после Любомирского избрание французского принца всех пугало; его имя считалось синонимом самодержавия и деспотизма. По необъяснимой странности, весьма часто наблюдаемой во время избирательной борьбы, Кондэ имел против себя всех своих соотечественников, проживавших в Варшаве. "Эти подлецы, -- писал епископ де Безье, -- продают вещи в три раза дороже настоящей цены и боятся, что принц им помешает". Но кроме этого, он не числился официальным кандидатом и среди этого скрытого домогательства вскоре обнаружился. При первой попытке сторонников принца собрать голоса в свою пользу возникла целая буря протестов.

 -- Зачем смущать заседание именем кандидата, не имеющим никаких прав? Чей он кандидат? Франции? Нет, так как она представила Нейбурга. Так это обмашцик, изменник собственному королю! Долой его! Смерть ему! Убить, убить!

 Свистели пули, блестели шпаги.

 Сторонники герцога Лотарингского, обращаясь к примасу, убеждали его исполнять свой долг. Поднялись крики:

 -- Excludatur! Excludatur! -- Исключить!

 Архиепископ Гнездненский обратил взоры на Собесского, но тот не шевельнулся. Он думал о Марысеньке, лежавшей при смерти. Какое ему дело до Кондэ? Он ранее согласился на эту кандидатуру потому, что она этого желала, как на средство приобрести для нее владение, о котором она мечтала. На той высоте, где он находился, мысль подчиняться власти чужеземного монарха была ему неприятна, как и всем остальным его значения и положения. Дух анархии, злой демон страны, владел ими всецело. Вот почему он отказался вести переговоры с Бонзи. А теперь, когда не дошли ни до какого соглашения, Марысенька при смерти. Что ему делать без неё во Франции?

 Он поник головой; слезы текли по его лицу. Тогда среди всеобщего молчания, вызванного видами глубокой п безмолвной скорби, епископ Краковский встал. Во избежание кровопролития и ради успокоения умов он считает необходимым исключить имя Кондэ.

 "Excludatur pro bono pacis". Исключить, ради мира.

 Дело было решено.

 На другой день Марысенька родила двух близнецов. Мертворожденных. Ночью епископ Бэзиерский стучался в дом Уяздово, где жили супруги, и Собесский явился с сияющим лицом.

 Больная чувствовала себя лучше. Но французские дела находились в наихудшем положении. В виду этого к какой партии примкнуть? Не лучше ли в крайнем случае поддержать Нейбурга, чтобы помешать избранию Лотарингского? Собесский возмущался: "Если в ступке истолочь Лотарингского и Нейбурга, все же не выйдет короля". Что же делать?

 Быть может, супруг Марысеньки говорил это с задней мыслью? Памфлет под названием "Trutina variorum Poloniae candidatorum" [Исследования о различных польских кандидатах] привлекал в это время всеобщее внимание. Автор его Андрей Ольховский, епископ Кульмский, пришел к заключению о необходимости избрать "Пяста". Мысль встретила одобрение, распространяясь главным образом в рядах мелкой шляхты. Но имя "Пяста", на которого было указано, вызывало усмешку. Это был Михаил Вишневецкий, молодой человек знатного рода, с большими связями, но без прошлого и без состояния. Его отец, Иероним Вишневецкий, пользовался известностью и после смерти, благодаря дикой энергии, с которой он усмирил восстание казаков на Украине. Он на это пожертвовал всем своим имуществом. Его вдова жила в монастыре; сын проживал неизвестно где и на какие средства. Его никто не знал.

 -- И его хотят избрать в короли? -- повторяли Собесский, пожимая плечами. -- Подумайте! Для этой страны нужен иной представитель. Допустим, пусть будет "Пяст", но человек зрелый, воинственный.

 Бонзи, ничего от него не добившись, вернулся в Белолеку, где, к счастью, он был уверен найти других собеседников. К нему нередко являлась г-жа Пац в сопровождении своего брата графа де Майи. Семья её предлагала свои услуги. Они считали дело не совсем проигранным, даже для Кондэ. Никакое запрещение не может устоять против воли народной; последняя, в случае нужды, может быть выражена "конфедерацией" -- последним доводом всякого неудачного заговора. Но конфедeрацию собрать было трудно без содействия войска, т. е. без Собесского.

 Представился посредник. Это был Морштын. Его жена была в числе постоянных посетительниц Белолеки. Молодая, красивая, вкрадчивая, она могла быть полезна, особенно во время болезни Марысеньки. Она с мужем придумала устроить обед, на который в доме Собесского соберутся представители двух соперничающих домов. Пацы обещали пригласить генерала Вишневецкого, родственника молодого человека, представленного в кандидаты. Но генерал не явился по нездоровью "мешавшему ему пить". На этих переговорах много пили. Однажды аббат Куртуа, зайдя ночью с спешным известием к канцлеру Пацу, застал его мертвецки пьяным. Он поспешит в Уяздово и нашел маршала в таком же состоянии.

 Обед был мрачен. Отсутствие Вишневецкого внесло какую-то холодность. После обеда Собесский, отойдя в сторону с епископом Бэзиерским, сказал ему:





 -- Эти люди вас обманывают. Они ведут переговоры с Лотарингским. Над вами издеваются, а так как я этого не терплю, вы на меня не рассчитывайте.

 Пацы протестовали с негодованием: они стали уверять в своей преданности королю и принцу. Но Шаваньяк, представитель Карла Лотарингского, раздавал деньги направо и налево. Шафгоч, посланник императора, предлагал три миллиона. Заключение было ясно. Де Бонзи в свою очередь изумился.

 -- Три миллиона! Я не уполномочен обещать трех миллионов!

 -- Вот как! Король Франции богат, он может выбрасывать деньги за окно!

 Дни и ночи проходили в переговорах. В последнюю минуту, три дня до выборов, бедный Бонзи уступил. Новые депеши из Версаля приказывали ему ничего не жалеть, чтобы помешать избранию Лотарингского и принять все меры для избрания Кондэ: епископ поддался и обещал три миллиона.

 -- Опоздали! -- воскликнул Пац.

 Ошеломленный известием, он побежал к Собесским.

 -- Я вас предупреждал, -- отвечал спокойно последний и прибавил при этом: -- Пойдемте к жене, ей гораздо лучше.

 Марысенька еще лежала, но к ней вернулась прежняя энергия. Она тотчас заговорила об Эпуассе и об аббатстве. Если ей не дадут Фэкана, то она согласна принять аббатство Конш. Но грамота ей нужна сейчас же. Она повторила свои слова: "Не будет аббатства -- не будет пощады!", прибавив к этому: -- Подумайте об этом, г-н посланник, я жду Шаваньяка не ранее пяти часов.

 Собесский со своей стороны настаивал на необходимости раздать большие суммы в одни сутки. Для себя он ничего не требовал, соглашаясь "принять Кондэ в одной рубашке". Но он привел из Варшавы целый отряд 12 000 человек, которых надо было содержать. Шаваньяк накануне прислали ему банковский билет в 100 000 экю, обещая для брата жены аббатство близ Вены.

 Епископ в отчаянии указал на свои карманы. Пацы у него все отобрали. Ему оставили всего 400 000 ливров, этими деньгами он не имеет права располагать: согласно точным приказаниям он должен в крайнем случае вручить эту сумму агентам герцога Нейбургского.

 -- Вот что значить гоняться за двумя зайцами, -- поучительно произнес Собесский. -- Мы с вами ничего более сделать не можем. Остается уповать на Бога.

 Он решил оставаться равнодушным ко всему на будущее время. Объяснить ли это утомлением или расчетом? Неизвестно. Быть может, благодаря знанию людей и положения страны, он заранее угадал, что произойдет. Двойное влияние Лотарингского и Нейбурга должно нейтрализоваться, открывая душу избранию "Пяста".

 Но какого? Допрашиваемый со всех сторон, Собесский всех просителей отсылал к Марысеньке, которая яростно со всеми торговалась, но ни с кем не соглашалась. В ночь на 19 июня, Михаил Радзивилл, муж его любимой сестры, вместе с Морштыном и другими друзьями, убедил маршала переговорить в последний раз с епископом Бэзиерским. Избрание было назначено на следующий день; с помощью 400 000, если их раздать поутру, эти господа надеялись упрочить избрание Кондэ. Епископ поднят руки к небу, указывая на дверь: агент Нейбурга только что вышел, унося последний запас.