Страница 79 из 82
— Привет, Род! Девочкам скучно?
— Девочки хотят поразмять кости.
Ударник кивнул. Заухал барабан, призывая джазистов изготовиться. Трубач вскинул трубу, и оркестр пустился с места в джазовый галоп.
Родька встал со стула, следом поднялась брюнетка, и они пошли покачиваясь меж столиков. Ритм все убыстрялся, и в музыке слышались тревожные паровозные гудки, барабан и контрабас имитировали перестук колес бешено мчащегося поезда, саксофоны выли вовсю, как бы предчувствуя крушение. Танцоры запрыгали, закружились, тщетно пытаясь совладать с неистовым ритмом, только Родька, небрежно держа брюнетку за талию, еле передвигал ноги. Он волочил их, словно его башмаки были подбиты свинцовыми подошвами. Брюнетка тоже еле отдирала туфельки от пола.
Я посмотрел на Катю. Она сидела совсем скучная. Ей, наверное, вспомнилось все. Не так уж много времени прошло с тех пор.
— Может, пойдем отсюда? — сказал я.
— Останемся, — сказала Катя.
Музыка кончилась, и Родька повел брюнетку к своему столику. И тут он увидел нас.
— Салютик! — сказал он. — Все там же, на стройке вкалываете?
— Вкалываем. А ты?
Он вынул цепочку с автомобильным ключом и начал вертеть ее вокруг пальца.
— Как видишь, перебиваюсь с водки на коньяк.
— Где работаешь?
— Не нуди хотя бы в ресторане, — сказал Родька. — Расскажи-ка лучше, что вы делаете на стройке?
— Трудимся, — сказала Катя.
— Куете чего-то железного?
— Знаешь что, — сказал я, — иди ты ко всем чертям!
— А ты толком ответь: куете или не куете? Где вкалываете? На бетономешалке? Нет, наверное, по кирпичной кладке ударяете. А ну, Катя, покажи свои трудовые ручки. Так оно и есть, Днем на бетономешалке, а вечером коллективно песни поете. Роскошная жизнь! — И он издевательски пропел: — «Ой, цветет калина в поле у ручья».
Мне захотелось дать Родьке оплеуху. Просто руки чесались съездить ему по физиономии. По красивой, наглой, развязной, улыбающейся физиономии. Точно так же нахально он улыбался и острил в тот памятный день, когда мы решили всем классом поехать работать на стройку. В тот день у него была такая же самоуверенно-нахальная, великосветская физиономия. И, наверно, когда он объяснялся с Катей, с милой, застенчивой, чистой, по уши влюбленной в него тогда Катей, у него, ручаюсь, тоже была эта беззаботная, весело-шкодливая, сволочная физиономия…
— Проваливай ты к своим герлс и к своим друзьям, что целыми днями околачиваются около Центрального телеграфа. Иди пей свой кальвадос, — сказал я.
— А кальвадос не плох, — сказал Родька. — Жалко, у нас его не достанешь.
— Иди, иди, — сказал я, — побегай за иностранцами, может, подарят бутылочку и заодно выторгуешь у них пару дырявых носков…
— И выторгую, — сказал Родька. — Тебе-то что? А-а, понимаю, благородное негодование, напишешь статью в газету. Хочешь, заголовок дам: «Встреча с тунеядцем».
Это было уже слишком. Я вскочил со стула.
— А ведь не ударишь, — сказал Родька, продолжая улыбаться. — Побоишься за свою репутацию. Драка в ресторане. Мне-то что. Мне бара-бир. А тебя на бюро потянут. Будет скандал. Передовик производства, член бригады коммунистического труда и вдруг учинил драку в ресторане. Чэ-пэ! То-то, сэр!
Все клокотало у меня внутри. Я стоял перед ним с сжатыми кулаками.
— Ладно, — сказал Родька. — Не дребезжи. Это меня раздражает. Доедай лучше свой витаминный салат.
Он отвесил театральный поклон, сказал «салют современникам!» и удалился.
Родька не оставил нас в покое. Минут через десять официант принес нам бутылку венгерского вина.
— Мы не заказывали, — сказал я.
— Это вам с того столика прислали, — пояснил официант. — Подарок, значит.
— Отнесите обратно, — сказал я.
Официант посмотрел на нас, как на темных, неотесанных людей, не знающих элементарных правил ресторанного обихода.
— Вы не беспокойтесь, — сказал он. — Так принято. Они вам уважение делают. Если вы хотите им уважение сделать — пошлите тоже подарок. А еще у нас так бывает: они вам бутылочку, вы им две, они — три, вы им — четыре. А потом, значит, столы сдвигают и пьют на брудершафт…
— Не будем мы сдвигать столы, — сказал я.
Официант отнес бутылку. Со столика Родьки донесся взрыв смеха… Родька встал и подошел к помосту джазистов. Он пошептался с ударником, и вскоре мы услышали: «Ой, цветет калина в поле у ручья»… Джаз играл эту песню с какими-то шутовскими вариациями…
— Теперь нам, кажется, пора, — сказала Катя.
Мы начали ждать официанта, чтобы расплатиться. Его не так легко было заполучить. Он непрерывно курсировал между Родькиным столиком, буфетом и раздаточным окном.
— Послушайте, — сказал я пробегавшему мимо официанту. — Подойдите, пожалуйста, к нам.
— Ах, какие вы, право, — недовольно сказал официант. — Вы же видите, я занят! Не играюсь, ведь. Я им блюда́ подаю. Блюда́ могут остыть. А они этого не любят, — и он, держа над головой поднос, рысью устремился к буфету.
Я сидел, проклиная свою деликатность. Неважное впечатление я произвел на Катю в роли ресторанного кавалера. Этакий робкий простачок. В эту минуту я завидовал Родьке. Завидовал его самообладанию, его непобедимой самоуверенности, его спокойствию и нахальству.
Официант снова пробежал мимо нас с подносом, уставленным запусками. И вдруг — я глазам своим не поверил — передо мной возникла фигура Родькиной матери. Она шла к их столику.
— Я так и знала, что ты здесь, — сказала она. — Я так и знала…
За соседним столиком возникло минутное замешательство.
— Зачем ты пришла? — спросил, наконец, по возможности спокойно Родька.
— Как ты мог это сделать? — сказала она.
— Не понимаю, что случилось? — сказал Родька.
— Ты отлично понимаешь. Как ты мог это сделать?
— Мама, здесь не место для семейных объяснений, — сказал Родька.
— Никогда не думала, чтобы мой мальчик, мой мальчик… — она не договорила.
Она вынула платочек из старенькой сумочки и прижала, его к глазам. Руки ее дрожали. Да и вся ее худенькая, опущенная фигурка содрогалась от беззвучных рыданий.
Толстогубая брюнетка демонстративно отвернулась и начала пудриться, глядясь в зеркальце. Блондинка потягивала через соломинку крюшон и с явным интересом следила за развертывающимися событиями.
— Мама, выйдем! — сказал Родька. — Неудобно, все-таки…
Мать отняла платочек от мокрого лица.
— А деньги красть у матери удобно? Последние деньги, которые я отложила на отпуск. Ты же знаешь, я тяжело больна. Мне нужно лечиться. И это все, что у меня было. Боже, как ты мог…
— Не видел я никаких денег, — прошептал Родька. — Идем отсюда.
— Не видел! Не брал! Что же ты хочешь, чтобы я пошла в милицию…
— Ты этого не сделаешь! — испугался Родька.
— На этот раз сделаю!
— Мама, если ты меня любишь…
— Сделаю, — тихо сказала мать.
Родька вытащил из кармана смятую пачку денег. Мать выхватила их, сунула в сумочку и направилась к выходу.
— Мама! — засеменил вслед Родька. — Мне же расплатиться надо.
Мать вышла, не оборачиваясь.
— Ну и компот! — сказал Родька, возвращаясь на место. — Что теперь делать? У тебя деньги есть? — спросил он у брюнетки.
— Ни фига́! — спокойно ответила она, продолжая глядеться в зеркальце.
— Когда приглашаешь девочек в ресторан, надо иметь пенсы, — зло бросила блондинка.
Родька пошел к помосту джазистов. Он шепнул что-то на ухо ударнику. Тот отрицательно помотал головой. Родька вернулся явно растерянный.
— Слушай, — сказал он официанту. — Запиши ужин на мой счет. Завтра рассчитаемся.
С лица официанта сползла улыбка.
— Не могу, — сказал он.
— Ты же меня знаешь не первый месяц.
— Знать-то знаю, а не положено.
— Хорошо. Тогда дай мне взаймы, как старому знакомому. Две сотни.
— Не дам. Вы уж извините меня, доверия нет, поскольку вы у родной мамаши деньги украли.
Великолепный Родька проглотил оскорбление.