Страница 5 из 13
Несколько времени спустя снова звонит Питю.
— Мама, звонил папа. Он сказал, чтобы я тебе позвонил и…
— Попало? — спрашивает мама. — Тогда все в порядке. Больше чтобы это не повторялось! Сынок, сегодня я приду домой попозже. Я тебе еще позвоню: узнать, что ты делаешь. Никуда не уходи! И, пожалуйста, не связывай, в узел телефонный шнур!
Ей приходится временно прекратить воспитание ребенка, ибо кто-то сообщает, что начинается заседание. Прослушав доклад до половины, она тихонько выскальзывает из зала и звонит домой:
— Привет, сыночек. Не сердись, Питюка, но обсуждение все еще продолжается, и я не знаю, когда закончится. Если ты приготовил уроки, возьми хорошую книжку и почитай. Я потороплюсь домой! Хорошо, ты славный мальчик.
В половине восьмого заседание заканчивается. Главный референт бежит в кабинет и говорит в трубку.
— Питю?.. Это не Питю? — бледнеет мама. — Но с кем я тогда говорю?.. Денци Шауэр?.. Но… Что-что?.. Я все время говорила с тобой после полудня?.. Неслыханно!.. А Питю?.. Пошел в кино с друзьями?.. Ты за перочинный ножик взялся подежурить?.. Да… Но вы условились только до семи, а сейчас ты должен уйти… Понимаю… Тогда иди домой, Денцике.
Она сердито кладет трубку и шепчет:
— Негодный мальчишка!
Затем, улыбаясь, более кротко повторяет:
— Негодный…
ИСТОРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ
Ученые вряд ли согласятся с этим, но, по моему скромному мнению, историю движут родственники и знакомые.
Я хочу сказать, что историю творят не только великие люди или экономические и географические условия, но тетушки Зельмы, дядюшки Отто, коллеги Бечкереки и дворники. У каждого есть свои тетушка Зельма, дядя Отто, коллега Бечкереки и дворник. Я уверен, что и у Юлия Цезаря они были, только звали их по-другому, и Цезаря страшно тревожило, что они станут говорить, если он перейдет Рубикон.
Бедняжка сидел на берегу Рубикона и думал о них. Откровенно говоря, он их не Любил, но все же не хотел обижать тетушку Зельму, которая каждый год помогала ему варить варенье, или дядю Отто, на коленях которого он гарцевал в детстве. И кому это нужно, чтобы коллега Бечкереки отворачивался от него при встрече? Да и портить отношения с дворником тоже, между прочим, не рекомендуется. Потому-то Цезарь сидел на берегу и ломал голову, размышляя, как ему поступить.
Наконец он решился и послал гонца за тетушкой Зельмой.
Дорогая тетушка Зельма прибыла на следующий же день. Она была очень мила, тотчас же начала наводить в шатре полководца порядок, начистила до блеска копья, мечи и шлемы.
— Твоя жена могла бы побольше о тебе заботиться, — ворчала она во время работы.
Немного обождав, Цезарь рискнул спросить:
— Как ты думаешь, тетушка Зельма, переходить мне Рубикон или нет?
Тетушка Зельма всплеснула руками.
— Ты что, сдурел? Зачем тебе эти прыжки? Чем тебе плох этот берег Рубикона? Он очень красив, весь покрыт зеленой травой, здесь можно ловить рыбу, купаться… Сиди уж, где сидишь! Дядя Отто не переходил Рубикона, а живет себе, не тужит… И не вздумай говорить ему о своей выдумке: у него и так высокое давление.
Цезарь задумчиво глядел вдаль… Тетушка продолжала приводить доводы:
— Ты мне скажи: Бечкереки перешел Рубикон?
— Нет, — прозвучал ответ.
— Вот видишь! — торжествующе бросила тетушка Зельма. — А ведь он пройдоха из пройдох. Ходят слухи, будто он хочет стать богом. Ты бери пример с Бечкереки. Если он перейдет Рубикон, тогда и ты быстренько переходи…
— Не знаю, что и делать, — вздохнул Цезарь.
После того как тетушка Зельма удалилась, он отправился на прогулку. По дороге встретил дворника, который не ответил на его приветствие.
«За что он на меня дуется? — подумал Цезарь. — Потому что я хочу перейти Рубикон или потому что я колеблюсь?
Дворник строго сказал ему вслед:
— Неплохо, если б ваши фанфары вечерами поменьше бы гремели!
Цезарь побрел к своей любимой скале на берегу Рубикона и уселся на нее. Он сидел долго-долго и все-таки решил: «Перейду! Будь что будет, перейду!»
Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему Цезарь считается великим человеком и почему его имя попало в школьные учебники истории: он не обращал внимания на то, что станут говорить родственники и знакомые.
Прошу ученых-исследователей рассмотреть мое открытие. Заранее благодарен.
МЕНЯ БРЕЕТ ИЛОНКА
Сегодня утром меня брила Илонка своими волшебными пальчиками.
Когда она завертывала вокруг моей шеи белое полотенце, я раздумывал, как на моем месте повел бы себя Тристан, если бы Изольда была мастером парикмахерского дела из кооперативного треста. Кто знает! Я старался гордо и мужественно выпрямиться на вращающемся кресле, представляя, будто сижу на ратном коне, летящем в битву, но Илонка откинула своими волшебными пальчиками мою голову назад, и мой гордый взгляд уперся в потолок.
В следующий момент Илонка начала поглаживать меня по лицу. Она намазывала меня кремом. Руки ее были такими легкими, что казались невесомыми.
«Как ты гладишь меня, дорогая! — говорил я про себя. — Чувствую, ты понимаешь меня, понимаешь мою душу…» Я склонил голову правее, чтобы левой щекой чуть плотнее прижаться к ее ладони. Мне приятно было нежное поглаживание. Илонка словно говорила: «Хорошо, хорошо, родненький, ты хороший мальчик, красивый, умный, кадычок у тебя славный…»
Илонка вынула кисточку и начала меня намыливать. Когда она склонялась надо мной, я ощущал аромат ее волос. В воображении я быстро отбросил пятьдесят лет и вот уже был гусарским офицером, а Илонка — моей возлюбленной. В сумерки, в преступный час, вся закутанная вуалью, она проскользнула ко мне, чтобы побрить меня. Она намыливала мне щеки, когда раздался треск, дверь широко распахнулась — и пред нами предстал бородатый старец в клетчатых панталонах и шляпе зонтиком. В дрожащих руках он держал огромную пищаль. Илонка вскрикнула:
— Отец! — И кисточка выпала у нее из рук.
Седовласый отец со сверкающими очами бессильным голосом произнес:
— Майн готт! До чего мне пришлось дожить! Моя дочь бреет постороннего мужчину!
Я вскочил со стула, щелкнул каблуками и решительным голосом заявил:
— Сударь, я знаю свой долг. Я женюсь па Илонке!
От грез меня пробудил голос Илонки:
— Пожалуйста, поверните голову налево!
Ее просьба была для меня приказом, я с радостью выполнил его.
— Поверни голову налево, Ромео! — сказала мне Джульетта.
Мы сидели па балконе, над нашими головами виднелся серебряный серп луны, и Джульетта страстно брила меня. Это было вдвойне опасным предприятием. Во-первых, освещение было слабым, во-вторых, семья Капулетти ненавидела семью Монтекки, к которой принадлежал я. Якобы за то, что один из моих прапрадедов не давал им на чай. Но я не боялся. О нет! Я шептал про себя: «О, в твоих глазах таится больше опасности, чем в двадцати обнаженных бритвах!»
— Поверните немного направо голову! Та-ак! — получил я указание от Илонки.
Я повиновался и с закрытыми глазами наслаждался шорохом ее платья, ее дыханием, биением ее сердца.
Неожиданно предо мной появился Данте. Бледный и худой, в длинном широком черном плаще, он шел колеблющейся походкой. На голове у него красовалась черная шапочка. Заметив Илонку, он схватился за сердце:
— Это она, Беатриче!
— Конечно, она, — насмешливо ответил я. — Она блестяще бреет. Руки у нее, как мотыльки!