Поединок

— У русских есть хорошая привычка: доверяй, но проверяй. Покажите, где ваш тайник?

Зайцев повел. Место поворота в лес к стреловидной сосне они с Иваном Ефимовичем отметили ножом на коре кряжистого дуба с кривым, как синусоида, стволом. Отыскали дубок. Потом срезанную снарядом сосенку. Грюнке остался у нее, а Зайцев, сильно припадая на ушибленную при падении ногу, пошел к тайнику, разгреб снег, вытащил хворост и, взяв за шелк, приподнял часть купола парашюта.

— Достаточно. Закрывайте как было, — приказал Грюнке.

Примерно через час в лесу послышались автоматные очереди. Немцы кого-то преследовали. Предчувствие Зайцева не обмануло. В полукилометре от тайника, меж двух тонких березок, обвитых кустарником дикого терна, лежал простреленный очередью из автомата Иван Ефимович. Он был в том же полушубке, в котором улетел в свой последний рейс. Иван Ефимович не лежал, а, скорее, висел на кустах, провалившись в них, запрокинув голову, разбросав руки.

— Вот видите, к чему приводит упрямство, — тоном сожаления сказал Грюнке Зайцеву. — Но это к лучшему. Его убили во время облавы. Вы, с больной ногой, в это время где-то прятались. Впереди ночь. Найдете надежное место. Вот вам примерная легенда, которую изложите партизанам. Бородача уволоките пока в балку. Присыпьте снегом. Тайник с рацией, выстрелы в лесу, розыски в селе парашютистов, наконец, временная могила Бородача — сыграют на вас. Действуйте, Зайцев! — Грюнке изобразил нечто вроде приветствия и ушел в темноту.

Зайцев стоял напуганный и ошеломленный. То, что произошло, не сразу уложилось в голове. Одно он ясно понял: Иван Ефимович только мертвый мог «сработать на него». Вот, оказывается, о какой помощи со стороны Бородача говорил Грюнке. Но своя шкура дороже. И Зайцев поспешил выполнить совет немецкого разведчика.

Под утро, до крайности изможденный, обросший щетиной и с непрошедшей болью в ноге, Зайцев едва добрался до пятой хаты. Грюнке был прав. Люди здесь оказались добрые. Они Михаила накормили, напоили, внимательно выслушали, подтвердив, что вечером немцы были в деревне — искали парашютистов.

Следующей ночью в окно кто-то постучал. Вошли трое партизан. Одного Зайцев где-то видел. Не успел сообразить — где, как тот с криком: «Наш!» — бросился его обнимать. Это был второй пилот из разбившегося самолета, который предупредил, что придется прыгать раньше времени.

Погоревали, запрягли в сани лошадей, и поехал Зайцев с партизанами в лес показать тайник да где лежит убитый Иван Ефимович. Погрузили рацию, парашюты и, как самое дорогое, положили на сани боевого товарища, чтоб схоронить со всеми партизанскими почестями.

Нужно отдать должное, майор Отто Грюнке продолжительное время вел игру честно. О многих операциях, которые готовились местными партизанами против гитлеровцев, он, безусловно, знал, но мер для их предотвращения не предпринимал.

Начался 1943-й. Как-то Зайцев получил условный сигнал, что его хочет видеть Грюнке. Встретились вечером в хате того мужика, что выдал Бородача и Зайцева немцам. Грюнке был в поношенном мятом костюме, сплошь покрытом латками кожушке. Начал без предисловий:

— Смею доложить, радист Зайцев, что наша игра затянулась. И не бледнейте! Вы по-прежнему будете неуязвимы. Требуется, как говорят у русских, только путать карты. Текст шифруете вы. Так?

Зайцев машинально кивнул головой. Сердце ошалело стучало.

— Командир, скажем, просит Центр подбросить боеприпасов. Шифруйте просьбу. Но время их выброски и место измените. Время укажите на два часа позже. Глухие места, где можно разжечь указательные костры, вы знаете.

— Но ведь меня...

— Не трусьте, Зайцев! Вас не заподозрят, — перебил Грюнке. — Ведь неправильную информацию будете давать Центру только тогда, когда дело коснется серьезных вещей. Мы больше не можем жертвовать тем, чем жертвовали раньше. Остальное остается, как было.

Но Грюнке схитрил. «Остальное» не осталось, как было. Немцы отступали. Фронт подкатывался к Полтаве. Центр давал указания уничтожить тот или иной объект, но многие операции срывались. Благодаря прослушиванию радиограмм, фашисты своевременно принимали контрмеры. Командование заподозрило, что в отряде появился предатель.

В конце августа, когда плотные сумерки заволокли лес, сторожевой пост задержал незнакомого человека. Незнакомец оказался представителем Центра. Вместе с командиром прошли в командирскую землянку. Михаил через минуту последовал за ними. Благо рация находилась там в тамбуре и был предлог войти. Разговор шел тихо, но нет-нет и командир срывался. У него был ряд претензий к Центру. Несколько раз просили прислать оружие и боеприпасы. Центр прислал, но сбросил в другом месте на костры фашистам.

— Как? — удивился гость. Он сообщил, что у «Центра» есть от них подтверждение, что грузы доставлены адресату точно.

Зайцев дальше не слушал. У него так сильно колотилось сердце и дрожали ноги, что он еле-еле выбрался из тамбура. Сел на велосипед и помчался. Часовым соврал, что срочно направлен в хутор Яровой, а сам — в Полтаву. На рассвете стучал в дверь доктора Спасителя-Ткаченко. Тот жил по улице Розы Люксембург. С Грюнке встретились в полдень. Немец был непривычно мрачен, но явного недовольства его бегством не выразил. Наоборот, сказал, что это, пожалуй, к лучшему. Сейчас Зайцев более нужен в Полтаве. Приказал:

— Бриться и мыться запрещаю. На улицу выходить — тоже. На отдых даю три дня. Жить будете у Ткаченко.

Ровно через три дня, грязного и заросшего, Зайцева переодели в старую солдатскую гимнастерку и бросили к военнопленным. Задача: под видом попавшего в лапы фашистов партизана выполнять роль «стукача». Каждый день Зайцева вызывали на допрос, где он докладывал Грюнке о настроении пленных. Его сытно кормили, для видимости избивали и, как подсадную утку, отправляли в камеру.

Дней через пять попались на удочку два военнопленных. Зайцев спровоцировал их своим явно открытым презрением к фашизму. На допросе Михаил сообщил о настроении этих пленных Грюнке. Но того, видимо, интересовало что-то другое.

После очередного «допроса» фашистский палач перестарался и набил Зайцеву такой синяк, что распух глаз. В полуобморочном состоянии Михаила бросили в камеру. К Зайцеву, подошел широкоплечий узник лет тридцати пяти. Осмотрел лицо и с многозначительным «да-а...» вырвал рукав нательной рубашки. Выпросил у охранника воды, стал делать Зайцеву примочки. Разговорились... Оказалось, что узник, Приходько Николай Афанасьевич, родом из Киева. По профессии врач-терапевт. Их дом был под бомбежкой. Погибли все: больная мать, жена, дочь...

Новое сообщение Грюнке выслушал с интересом. Велел завязать с Приходько дружбу. Узнать подробно всю его жизнь до войны.

Восемнадцатого сентября в камеру был брошен сильно побитый фашистами советский разведчик Максим Крайнин. Он сообщил радостную весть: фронт рядом. Вот-вот наши будут в Полтаве.

Не спали всю ночь. Крайнин рассказал, как попал по глупости в плен. Добыли «языка», а потом напоролись на засаду полицаев.

Рассказал он и о другой беде. Сам он из Смоленской области. Работал в совхозе. Вначале разнорабочим, перед войной плотничал. Год назад встретился с земляком. Тот сообщил тяжкую весть. За укрывательство партизан немцы расстреляли всех жителей села, сожгли избы. Вскоре погиб и земляк. Остался Максим один, как перст.

— Это то, что надо! — воскликнул Грюнке. — Даю вам день, Зайцев! Вывернитесь хоть наизнанку, как говорят в России, но узнайте все подробности прежней жизни Крайнина.

Грюнке был педантично пунктуален. Двадцатого сентября ни одного из пленных не водили на допрос. Этот день можно было назвать «Зайцевским днем». Он выуживал из Крайнина сведенья. Потом начали выводить из камер по одному. Киевский врач Николай Приходько и воин-разведчик Максим Крайнин обратно не вернулись.

На следующий день повели на «допрос» и Зайцева. Его усадили в машину и увезли на улицу Розы Люксембург. Там, у Ткаченко, находился Грюнке. Он был очень возбужден. Приказал Михаилу привести себя в порядок и пригласил на завтрак.