Помещицы из будущего

Глава 21

После праздника прошел месяц. Павел часто писал какие-то письма, объясняя, что пытается разобраться с личностью Дарьи Николаевны. Мы все были уверены, что именно в этом и кроется тайна ее ненависти к нашей семье.

В усадьбе было все спокойно, никто не нарушал нашего уединения, не считая, конечно, Петра с Андреем. Они часто наведывались к нам, что-то обсуждали с Головиным в кабинете, после чего Андрей и Таня прогуливались по заснеженному парку. На днях должны были приехать его родители, чтобы сговориться о дне свадьбе.

Как сказала Аглая Игнатьевна, нельзя было сочетаться браком от Недели Мясопустной, то есть воскресенья перед Прощеным воскресеньем. До Недели Фоминой (первого воскресенья после Пасхи), во весь Петров пост, во весь Рождественский пост, включая дни Рождественских святок, в канун однодневных постов, а именно: накануне среды и пятницы. В канун воскресных дней, великих праздников, храмовых (престольных) праздников. Поэтому мы решили, что лучшего времени, чем дни после пасхальных праздников, и быть не может. Нянюшка сразу поддержала нашу идею, заявив:

— Кто на Красну Горку женится, тот вовек не разженится!

Я видела, что подруга счастлива, и радовалась за нее всей душой. Нужно обязательно сшить ей самое чудесное платье, чтобы на своем празднике Таня была настоящей красавицей!

Но в эти дни произошло то, чего я боялась больше всего…

От крыс мы благополучно избавились, и они не успели нам нанести большого урона, но приключилась другая напасть — заболели коровы. С дурными новостями во время завтрака пришел Захар.

— Барышни, беда. Скотницы говорят, две буренки наши захворали.

— Что с ними? — Таня сразу же встала из-за стола и приказала Глашке: — Принеси мне телогрейку! И побыстрее!

— Да кто ж ведает, барышня? — мужчина развел руками. — Может, съели чего?

— Мне тоже неси! — крикнула я Глашке, которая уже была у дверей, и та звонко крикнула в ответ:

— Хорошо, Елизаветочка Алексеевна!

Головина с нами не было, он быстро позавтракал и ушел заниматься делами. Если бы Павел находился в столовой, то вряд ли бы позволил мне пойти в хлев. С вечера у меня тянуло спину, а сердце бешено колотилось. Самое неприятное во всем этом было то, что я не знала какой у меня срок. Мы с Таней предполагали, что примерно семь-восемь месяцев, но это было неточно.

— О Боже! — воскликнула подруга, когда мы вошли в хлев. — Да что ж за напасть!

Две коровы постанывали, выгнув спины и широко расставив ноги.

— Барыня, я не знаю, чего приключилось! — женщина-скотница бросилась мне в ноги. — Нету здесь моей вины!

— Да что ты, совсем ополоумела? Встань! — прикрикнула я на нее. — Иди пока отсюда!

Она выскочила из хлева, а Таня подошла к корове.

— Тише… тише… Зорька, Зоренька…

Подруга достала из кармана деревянную трубку и стала слушать сердцебиение коровы. Трубку для нее сделал Ванька, и она прятала от чужих глаз, чтобы не возникло лишних вопросов.

— Шумы в сердце… — наконец сказала она, пряча трубку обратно в карман. — Сердцебиение учащенное. Похоже на сухой перикардит. Повреждение перикарда острым предметом, который скорее всего попал в сетку желудка с кормом.

— Какие прогнозы? — спросила я и Таня тяжело вздохнув, ответила:

— Можно, конечно, было бы попробовать полечить. Но для этого нужно восстановить нормальную работу сердца и устранить септические процессы. Экссудата пока еще вроде бы нет, но я могу ошибаться. Увы, у меня нет возможностей для этого. Здесь требуется внутривенное введение двадцатипроцентной глюкозы. Для замедления сепсиса и прекращения воспалительного процесса нужны сульфаниламид и ряд антибиотиков. А чтобы экссудат быстрее выводился из организма, не обойтись без ряда мочегонных препаратов. Ну и, конечно, кофеин салицилата натрия подкожно…

— Обеих на убой? — у меня сердце кровью обливалось от полных боли коровьих глаз.

— Выбора нет… — Таня тряхнула головой, прикрыв глаза. — Черт…

— Нужно позвать мужиков, чтобы они перетряхнули сено. Может, там еще что-то есть, — предложила я. — И пока не давать его остальным коровам. Надеюсь, больше ни одно животное не пострадает.

— Га… Елизавета… кхм… — подруга как-то странно смотрела на меня.

— Что? — я вдруг почувствовала какой-то безотчетный страх, предчувствие неотвратимого…

— Здесь Павел…

Медленно обернувшись, я увидела супруга, смотрящего на нас взглядом, от которого хотелось провалиться сквозь землю. Его лицо выражало даже не удивление, а настоящий шок.

— Как долго вы здесь? — срывающимся голосом спросила я, и он тихо сказал:

— С самого начала, Елизавета Алексеевна. Я узнал, что вы пошли сюда и хотел вас отчитать за беспечность…

— Нам нужно поговорить. Позвольте мне все объяснить вам, — взмолилась я. — Павел…

— Да, будьте добры, — муж вышел из хлева, а Таня бросилась ко мне. — Давай я пойду с тобой! Вдвоем будет легче объяснить!

— Нет, я сама поговорю с ним, — я обняла ее. — Может, это и к лучшему.

Головин сидел в кабинете с бледным, задумчивым лицом и мне стало жаль его. Бедный мужчина! Вляпался в нашу семейку, опутанную страшными тайнами!

Я аккуратно прикрыла за собой дверь и присела на диван.

— Я всегда замечал странности в вашем поведении, Лизонька… Все эти невозможные для молодой девицы познания, странные слова, порой проскакивающие в вашем с сестрой общении, — начал говорить он, не глядя на меня. — Мне даже страшно представить, какое этому есть объяснение… А если быть честным, то у меня нет не единого предположения, если только совсем нелепые.

— Какие же? — меня радовало уже то, что он был спокоен, но это спокойствие могло быть обманчивым.

— Вы ведьмы, алхимики, нечистая сила, — Головин не выдержал и усмехнулся. — Только вот я человек не суеверный. Еще есть вариант, что вы безумны, но безумцы не ведут себя так рассудительно. Поэтому… Кто вы, Лиза?

Он повернулся ко мне и, собравшись с духом, я ответила:

— Мы с Софьей прибыли из… будущего…

Его брови поползли вверх.

— Из будущего? Как это? Господи, Елизавета…

Я не дала ему продолжить и быстро заговорила, рассказывая все, с самого начала. Головин внимательно слушал меня, но по его лицу трудно было понять, что творится в его голове.

— Из какого вы года? — поинтересовался он, после минуты молчания.

— Две тысячи двадцать второго… — прошептала я. — Двадцать первый век.

— Господи… две тысячи двадцать второй… — Павел потер лицо ладонями, а потом взъерошил волосы. — В голове не укладывается… Вот как после этого не верить в высшие силы? Так значит, Софья Алексеевна лечит животных?