Омут

Девушка сидела на скамейке у соседнего подъезда под сенью побитых дождем цветов, которые, кажется, назывались золотыми шарами. Цветы, склонив тяжелые желтые головы и грузно оперевшись на специально сделанные для них костыли-подпорки, заключали скамейку в уютную беседку. И в этой беседке, будто в золотой карете, расположилась пышноволосая Барби-принцесса, беспечно болтая ногами в белых кроссовках. Незнакомка казалась такой красивой, что это даже отталкивало. Она походила на луч света и словно отражала яркость этих золотых шаров. Цвета почувствовала себя неуютно в своей дешевой неистово розовой ветровке и старых ботинках.

Глафира вытерла о подол фартука руки, липкие от цветочного сока, проследила за взглядом внучки, а потом перешагнула в низком месте через заборчик палисадника.

— Ну, раз жизни и смерти, — хмыкнула она.

Презрительно.

Цвета вздрогнула и покраснела еще пуще. Но это было именно так — «жизни и смерти», иначе она бы не отважилась явиться к бабушке.

Глафира потянула за ручку старую деревянную дверь без домофона, от которой веяло… безопасностью? Цвета давно не видела деревянных подъездных дверей. Везде железные, и квартирные двери — железные, и вдобавок решетки на окнах, как будто город готовился к зомби-апокалипсису. А этот дом не защищался, доброжелательно хлопая ветхой деревяшкой.

Цвета вошла в подъезд следом за Глафирой.

Пару недель назад Таня, соседская девчонка, догнала Цвету, когда та вывела на прогулку лабрадоров.

— Хочешь, я буду помогать выгуливать собак? — спросила она.

— Чем ты мне поможешь? — удивилась Цвета, оглядывая соседку, которая была лет на пять младше и не особо годилась в подружки. — И с чего вдруг? Щенка собираетесь брать?

Таня вздохнула:

— Я бы хотела, но родители против. — И сообщила вдруг важно: — А моего брата к твоей бабушке водили, знаешь?

— Зачем? — удивилась Цвета.

Она натянула поводки, придерживая торопливых лабрадоров, чтобы Таня не отставала.

Глаза девочки возбужденно заблестели, кажется, ее распирало от какой-то удивительной новости, и Цвету это насторожило.

— Так лечить от испуга! Он как-то…

Но Цвета перебила:

— А бабушка моя, значит, вылечила?

Она и не знала, что Глафира — врач.

— Ага! — энергично закивала Таня. — Твоя бабушка — вот такая знахарка! — Девчонка оттопырила большой палец на кулачке. — Круто иметь такую бабулю!

Цвета растерялась и машинально спросила:

— А как она ему помогла?

Глаза соседки разгорелись. Видно, домашние запретили ей болтать про «лечение», но со знахарской внучкой ведь можно же!

— Наказала принести перья сороки.

Цвета в изумлении подняла брови.

— Родители в интернете нашли, — гордо пояснила Таня, — и нам в конверте прислали из Архангельска!

Чего только не продают на сайте объявлений…

— Перья эти знахарка, то есть бабушка твоя, сожгла, смешала с заговоренной водой и наказала брату пить по столовой ложке. И Шурке помогло! Не заикается больше!

Интересно, а сможет бабушка заговорить какое-нибудь перо на избавление Цветы от сонного паралича?

Таня же, понизив голос, продолжала сочинять сказки:

— Я знаю, что и ты наколдованная.

Цвета фыркнула:

— Чего?!

Да уж, сегодня день удивительных открытий.

— Я все знаю, — хитро сощурилась соседка. — Но будь спокойна, я не выдам твою тайну.

— И что же ты знаешь? — усмехнулась Цвета.

— Тетя Вера не могла иметь детей, — заявила Таня, следуя за девушкой по пятам, — и тогда твоя бабушка скормила ей сосновое семечко. Это тетя Вера сама моей маме рассказала, давно уже, когда закваску принесла. Меня еще тогда не было.

Цвета снова фыркнула:

— И меня, видно, тоже.

— Ты как раз через девять месяцев родилась. Мама эту историю вспомнила, перед тем как Шурку вести.

Цвета невольно коснулась родинки на щеке, похожей на сосновое семечко, и съязвила:

— Больно много ты знаешь!

— Я под дверью подслушиваю, — раскололась Таня.

— То есть я девочка-семечко? Мама моя — сосна, а отец — леший? — посмеялась Цвета. — Почему же имя у меня такое? Скорее полевое, луговое какое-то, а не лесное.

Маленькой соседке не понравился тон знахарской внучки. В колдовство она верила — брату же помогла вода, настоянная на пепле сорочьих перьев. А вот Цвета смеялась над подобными сказками. Ладно сосновое семечко, но чтобы ее мама хотела детей? Да так сильно, что даже прибегла к колдовству? В этом Цвета очень сомневалась.

Ей всегда казалось, что она недоразумение в жизни мамы. Хотя, может, та просто мечтала о лучшей дочери? А с Цветы что взять? Училась она слабо, в основном на тройки, ничем особо не увлекалась, кроме картинок с конвертов, да и те уже больше не вырезала — надоело. Друзей у нее не было. Цвету не то чтобы не любили в классе, просто не замечали. И это оказалось куда хуже, чем если бы ненавидели. Мама тоже всегда была отстраненной, как будто равнодушной к ней. Она не обижала дочь, даже брала ее на свои занятия с собаками — Вера была кинологом. Цвета помогала расставлять конусы, придерживала за поводок маминых воспитанников, прятала сосиски для отработки неподбора, а мама за это давала ей карманные деньги. Но Цвете частенько казалось, что с мамой они живут больше как соседи, чем семья. А папа и вовсе растворился во Франции.

Вот и Таня заметила Цвету, только когда узнала, что она внучка знахарки. Но надолго ли хватит этого энтузиазма?

А к знахарке неплохо было бы сходить…

И вот Цвета здесь.

Она вошла вслед за Глафирой в тесный коридорчик. Бабушка жила на первом этаже, в обыкновенной квартирке с окнами, выходящими на палисадник, с пестрыми обоями на стенах, советским трюмо и цветистым узорчатым паласом, который красной дорожкой начинался сразу после придверного резинового коврика. Ничего ведьмовского, колдовского, знахарского.

Глафира скинула галоши. Цвета снова протянула ей круассаны, не зная, куда их девать.

Бабушка взяла пакет резко, почти вырвала. Руки девушки задрожали, но она решительно расшнуровала ботинки и последовала за Глафирой на кухню, не снимая ветровки. Без приглашения она выдвинула из-под стола табуретку и присела.