Страница 86 из 135
Тогда же на нервной почве я начала расчесывать себе руки — ходила с красной, разодранной кожей и остановиться не могла. Совершенно случайно я нашла средство, которое временно помогало мне, — лес за садом имения Байдек заканчивался обрывом в озеро, и над обрывом этим к старому крепкому дубу, шелестящему тусклой желтой листвой, были прикреплены веревочные качели. Мы обнаружили их с Полинкой — и никому из сестер не сказали, потому что они наверняка запретили бы нам кататься. Не знаю, зачем это было нужно Поле. Но качели стали моим наваждением. Наверное, потому что в моменты, когда я взлетала над серой холодной водой, плескавшейся далеко внизу, а веревки изгибались и ухали обратно, вызывая в животе тянущую пустоту, в голове становилось спокойно, светло и упорядоченно. В крови вскипал адреналин — и я наконец-то ощущала окружающий мир. Капли дождя или секущего снежка на лице, лучи негреющего осеннего солнца. Запах прелой листвы, мокрой древесной коры и земли. Шум озера и резкие крики птиц. Веселые возгласы Полинки.
К сожалению, качели нельзя было забрать с собой — и в остальное время я дергалась, злилась, цепляла сестер и пребывала в уверенности, что веду себя совершенно нормально.
После свадьбы Василины прошел месяц. Мариан работал и, возвращаясь домой, приносил нам тревожные вести. То тут, то там на Севере замечали агентов, разыскивающих нас, расспрашивающих о семье из шести сестер и отца. Агентов этих ловили, выпроваживали обратно в Центр, укрепляли границы.
— Если принцессы скрываются у нас, — передал нам Мариан слова главнокомандующего Северной военной автономией, — мы обязаны сделать все, чтобы их не нашли.
Тогда снова встал вопрос, открыться или нет высшим армейским чинам, и снова против выступила Ани.
— От убийц нас не уберегут, — твердо повторяла она, — рано или поздно, если раскроемся, нас достанут. Не говоря о том, что нам могут не поверить. Давайте просто подождем и понаблюдаем.
Мы ждали. Я не знаю, как справлялись сестры со своим горем — честно говоря, они меня не интересовали в то время. Я погружалась в такой мрак, что мне иногда было страшно, когда я осознавала, как веду себя.
Через несколько недель после свадьбы, за завтраком, теплая, удивленная и взволнованная Василина сообщила нам, что беременна. И она была так счастлива, так светилась, что я возненавидела ее в тот момент.
— Ты, наверное, рада, что мама умерла, — сказала я едко, глядя на ее бледнеющее лицо. — Ведь если бы не это, то и ребенка бы не было.
В первый и единственный раз Ангелина вытащила меня из-за стола в коридор и больно, обидно отхлестала по щекам. И отец ее не остановил.
— А что, я не права? — кричала я ей в лицо, вытирая слезы. — Мы живем так, будто все нормально. И всем все равно! И Ваське тоже!
Ани дрогнула — и ударила меня еще раз. Наотмашь, по губам, до крови.
— Еще раз от тебя в сторону Василины что-то услышу подобное, — резко проговорила она, — и, богами клянусь, я откажусь называть тебя сестрой!
Я долила себе кофе из кофейника и невольно прикоснулась ко рту. Тогда я была просто уничтожена ее поступком, а сейчас думала: мало получила. Да и вообще за то, что я творила, мне точно воздавалось недостаточно.
Сестры не разговаривали со мной почти неделю, до приезда Мариана. Только отец провел со мной тяжелую беседу, но я его не слушала, мрачно и упрямо глядя в окно, да маленькая Каролинка болтала, не подозревая, что рядом с ней — изгой нашего семейства. Я упивалась своей правотой и обидой, пока не увидела однажды, как горько рыдает Василина в библиотеке, уткнувшись в привезенные на выходных Байдеком газеты — тогда они просто пестрели нашими и материнскими портретами и соревновались между собой в гнусности и поливании грязью.
С этого момента я напросилась к экономке — помогать по дому. Пыталась объясниться, заговорить с девчонками, но от меня отворачивались, как от пустого места.
Первой помирилась со мной, как это ни странно, Василина. Я несколько дней ходила за ней хвостом, косноязычно извинялась, плакала, потом впадала в истерику и кричала: я так и знала, что никому не нужна! Пряталась в саду, мечтая о том, как замерзну и умру, а они найдут меня и пожалеют, что так обращались. Прикидывала, не перерезать ли мне вены — но я всегда боялась боли. Пекла Васе оладьи, писала ей каждый день письма с объяснениями и извинениями и подсовывала под дверь ее комнаты. А в пятницу, прямо перед приездом Мариана, ушла в лес гулять и жалеть себя, дошла до качелей, полетала на них — и решила, что придется мне уехать и жить одной, потому что сестры правы, я злоязыкая и отвратительная и выносить меня невозможно. И не заметила, что уже стемнело.
На обратном пути мне встретилась Василина. Она спешила навстречу, укутанная в какую-то шаль. Увидела меня, выдохнула, отвернулась и пошла обратно.
Я догнала ее. Снова начали чесаться руки, но я терпела. Вася почти бежала, я упрямо шагала рядом и шмыгала носом. И потом, понимая, что не выдержу больше этого молчания — в груди все кололо, и я начала задыхаться, — ухватилась за нее и заплакала навзрыд.
Вася всегда была самой доброй из нас.
— Дурочка ты, — сказала она, обнимая меня и ожидая, пока пройдет приступ, — мы все равно любим тебя. Хоть ты и очень больно мне сделала, Мари. Ты пойми, прошлого уже не изменишь. Мы должны быть вместе, должны помогать друг другу. А не добавлять лишних волнений. Вот ты сейчас ушла — и пропала. Поля сидит с Алинкой и Каролиной, а мы с Ани и отцом бросились тебя искать. Неужели тебе это нравится?
— Я больше не буду, — пообещала я сипло, счастливая, что со мной разговаривают. Эх, если бы я знала, как ошибалась!
Потом я поняла: мое счастье, что на тот момент Мариан был на работе. Он бы мне не простил. А Вася — она всегда меня жалела и всегда прощала. И мужу ничего не рассказала.
Я помню, как они вышли к завтраку после того, как он приехал, — и сестра смогла наконец сообщить ему о беременности. Вы видели когда-нибудь ошалевшего медведя? Мне казалось, он сейчас то ли заплачет, то ли бросится в пляс, то ли кинется всех обнимать.
А еще я стала натыкаться на них по дому — они то уютно сидели-дремали в одном кресле, и мы все ходили мимо на цыпочках, чтобы не разбудить, то бродили по парку, никого не видя, то проносились мимо меня в свою комнату.
Василина была счастлива. Я очень хотела радоваться за нее. И не могла — потому что насквозь была отравлена болью.
В парке начался дождь, мелкий, моросящий, но я плотнее укуталась в плед и осталась сидеть. Три сигареты в пачке — как раз хватит пройти доро́гой памяти. Нужно, давно нужно. Иначе я никогда не примирюсь с собой.