Страница 138 из 145
Часть 2. Глава 12
Люк Дармоншир
После ухода короля Инляндии Люк подозвал дворецкого, предупредил, что будет обедать в Вейне, поднялся в свои покои, стянул рубашку и развалился на кровати. Нужно было спать, но он не мог: на душе было погано и тревожно.
Не привык он проигрывать, а чем, как не проигрышем, можно назвать ситуацию, когда он узнал, кто преступник, но не узнал почему? И если по поводу покушений на себя он мог сделать предположения — и делал их, — то с мотивацией убийств аристократов было глухо, и даже опереться было не на что.
Черт бы побрал эти темные омуты королевских тайн!
Мозг никак не мог смириться с тем, что перед отгадкой захлопнули дверь, — и он, Люк, не полезет туда, хоть и мог бы. Не из чувства самосохранения, нет, — когда это оно было ему свойственно? — а из мрачного понимания, что некоторые двери нужно оставлять закрытыми.
Его светлость то замирал, почти погружаясь в дрему и силой заставляя себя забыться и не задавать вопросов, то поднимался и принимался хмуро, с оттяжкой, курить, бросал сигареты, вертел телефон и наливал себе коньяк — напиться было бы лучшим выходом. Но и алкоголь казался пресным и ненужным, и он, сделав пару глотков, отшвыривал бокалы.
Ему хотелось драться, или жадно, безудержно любить женщину, или сесть в машину и погнать на пределе, или прыгнуть со скалы… или совершить еще какое-нибудь безумство. Усталость сменялась настоятельной потребностью выплеснуть куда-нибудь невостребованную энергию, смыть привкус гнили от итога расследования острым вкусом настоящей жизни.
Люк знал это состояние — похожее на лихорадочную ломку от наркотиков, — знал и то, что если его сорвет, то плевать будет на все запреты и правила… он швырнул телефон куда-то в угол комнаты, разделся донага, ушел в ванную, встал под горячий душ и попытался успокоиться.
Сейчас. Он пообедает, запрется в спальне и напьется. Или вернее будет попросить врача вколоть ему снотворное, чтобы наверняка проспал до завтра.
Сон все вылечит.
Да, точно.
Люк вышел из душа, посмотрел на себя в зеркало — красные глаза, сжатые губы, — потер черную щетину на подбородке.
Точно. Так он и поступит.
Марина
Внезапно в нашем отделении оказалось слишком много хирургов и медсестер — не обошлось, видимо, без вмешательства моей венценосной сестрички — и нагрузка резко снизилась. Главврач настоятельно попросил, а точнее, приказал Эльсену отгулять переработанное время. Не знаю, как он уговорил его — льстил, угрожал, выговаривал, что не может позволить, дабы лучший хирург свалился от переутомления, — но Сергей Витальевич, выйдя из его кабинета, хмуро зыркнул на дожидавшихся его ассистентов (и меня, затесавшуюся между ними) и пробурчал:
— Всем три дня отдыха. В понедельник — плановая операция. Всех срочных у нас отобрали, распределили по коллегам.
И удалился, раздраженно стуча подошвами ботинок.
Мне бы радоваться и благодарить Васю, но эта забота вызвала лишь глухое раздражение. Опять вмешательство в мою жизнь, опять манипулирование. Да и что там делать, во дворце? Месить снег в парке, выгуливая Бобби до состояния замерзшей собаки и чувствуя спиной взгляды охранников? Ныть Марту в трубку, чтобы он вывел погулять уже меня? Не получится выехать ни на ипподром, ни в торговый центр — снять стресс безудержными покупками, — ни встретиться с Катей.
При мысли о Кате сердце заныло.
— С ней все хорошо, — сказал мне Мартин в нашу прошлую встречу, — она в монастыре на побережье, Марин. Вместе с детьми. Жива и здорова. Не переживай, за ней приглядывает Данилыч.
Боги, как хотелось увидеть ее, поболтать, обсудить все, что случилось, пообниматься, поплакать вместе, в конце концов! Но Катин телефон не отвечал, и сама она мне не звонила. У Мартина я не стала просить ее номер — он не откажет, добудет его, но не хватало еще, чтобы мне и с Мартом запретили встречаться.
Вместо этого накануне, после в кои-то веки вовремя завершившегося рабочего дня, я вышла из телепорта и направилась прямиком к Тандаджи. Крокодил в звании полковника сидел за заваленным папками столом и пил чай.
— Ваше высочество. — Он встал, увидев меня, поклонился. — Рад видеть вас в добром здравии.
Его лицо выражало что угодно, только не радость.
— Полковник. — Я остановилась у стола, не предложила ему садиться. — Мне совершенно необходимо поговорить и встретиться с герцогиней Симоновой. Дайте мне ее телефон. И я считаю, вам следует сказать ее величеству, что не видите причин препятствовать нашим встречам.
Он бесстрастно смотрел на меня — самодовольная рептилия, понимающая, что чирикающая у ее носа птичка ничего ему не сделает. Я, пожалуй, знала ответ, уже когда шла сюда. Не к нему мне нужно было обращаться.
«Но я никогда и ничего больше не попрошу у Василины».
«Правильно, упрись рогом — это так по-взрослому».
— Прошу прощения, моя госпожа, — ответил он ровно, — но я не могу этого сделать. Как и рекомендовать королеве допустить ваши встречи. Герцогиня определенно опасна. Ваша безопасность — основная задача и гвардии, и секретной службы, и, если есть хоть малейший риск, я вынужден ограждать вас от него.
— Я настаиваю, — проговорила я сухо.
Глупая чирикающая птичка.
Он покачал головой, и я мгновенно вскипела, взмахнула рукой — полетели со стола папки, бумаги, посыпались карандаши и ручки. На краю каким-то чудом удержалась, не опрокинувшись, его кружка с чаем.
«Отыгрываешься на тех, кто не может тебе вмазать?»
— Вы можете разнести мой кабинет или все Управление, — почти сочувственно (насколько рептилии вообще могут сочувствовать) произнес тидусс, — но без приказа ее величества я не могу дать вам эту информацию.
— Я знаю, — рявкнула я и швырнула о стену его кружку. Посмотрела на осколки, на стекающую янтарную жидкость и раздраженно влепила ладонями по столу.
В глазах крокодила наконец-то мелькнула эмоция. Кажется, он жаждал меня выпороть. Но вместо этого открыл ящик стола, достал пачку салфеток, отошел к стене и начал вытирать ее.
Боги, какой стыд.
Я сбежала оттуда, хлопнув дверью и струсив даже извиниться. На ужин не пошла — не хотела встречаться с Васей. Ангелина все еще пропадала в Йеллоувине, и тревожно было от ее отсутствия, хотя я злилась и на нее тоже. Заглянула к Алинке, но ребенок, успешно сдававший экзамены и уже почерневший от учебы, не заслуживал нервных излияний старшей сестры. И я просто посидела рядом, молча, наблюдая, как она бормочет что-то непонятное над учебниками.