Страница 63 из 75
Я встал — правая нога плохо слушалась. Ковыляя и подволакивая ее, я шел на стук сердца. То как будто взбесилось — так человек не может унять сердцебиение, когда рядом опасность. Попытался представить тяжело дышащего, трясущегося от страха мрачного жнеца — и не смог.
Я поддел носком ботинка лежащую на земле тушу, но та никак не отреагировала. Словно признавая собственное поражение, он предавался радости безжизненности, утопая в мертвенном, привычном для него покое. Я сделал еще шаг и чуть снова не упал. Тело жнеца изошло паром, растворяясь прямо в воздухе. Оседала черная мантия, обращаясь в обрывки грязных тряпок. Из-под капюшона выкатился почерневший, будто столетие пролежал в огне, череп. Он хрустнул, стоило попытаться поднять его, рассыпался в прах, растаял песком. Ветер подхватил остатки, пылью унося прочь. Я бросил взгляд на косу, но та решила не уходить, гордым напоминанием оставшись стоять там же, где и была.
Осторожно коснулся ладонью, провел пальцами по отполированной касаниями деревянной рукояти. Шершавые бинты, казалось, были жесткими и кололи кожу. Мне стоило немалых усилий поднять ее — казалось, в ней была целая тонна. Все-таки, ее таскала фигура в два раз больше меня самого.
Я потащил ее за собой, словно молот из фэнтези-игр: царапая чрево земли, она высекала искры и предсмертные стоны. Лезвие лоснилось болью, жаждало чужой — нет, не крови.
Жизни.
И мне казалось, что я как раз вижу того, чью жизнь могу бросить в пучину ее извечного голода.
Стало смешно — еще пару мгновений назад был согласен сдаться и умереть, а сейчас вот примеряю на себе мантию мрачного жнеца, кхм. Для самого мрачного жнеца. Если где-то по ту сторону этого мира не давилась от смеха злая ирония, то я буду разочарован.
Я коснулся сердца рукой — чувствуя мое прикосновение, оно вздрогнуло. Учащенный ритм сбавил темп, стал почти незаметным, тихим, едва слышным. Так замирает мышь под взглядом удава, боясь сделать даже вдох.
Это хорошо, подумалось мне. Почему-то вспомнилась старая, по-уличному гопническая пословица. Коли боится — значит уважает.
— Манал я твое уважение! — выкрикнул, пытаясь вскинуть косу хотя бы на плечо. Получилось с трудом: я едва не повалился вместе с ней.
Удар был кос, неточен, слаб, но лезвие вонзилось прямо в источник жизни мрачного жнеца. Воплощение смерти, почуяв свою кончину, громогласно заголосило по ту сторону моего узилища. Сердце трещало, покрываясь пузырящейся дрянью. Словно стекло, оно хрустело, источая едкий дым, заставив меня попятится, пока, наконец, не рассыпалось в мелкие осколки.
Из него вырвался вихрь. Истинным торнадо, неистово и сокрушающее, он прошелся, лизнул меня краем, прежде чем затянуть внутрь. Мне казалось, что я успел вскрикнуть.
Словно мячик для пинг-понга, меня бросало из стороны в сторону. Тысячи игл жалами вонзались мне то в плечо, то в спину, а то избирали своей целью и без того взбудораженный мозг.
Пока, наконец, не выпустило из своих неприязненных объятий.
Второй раз? Нет, ну серьезно?
Награды били меня одна за другой. Я будто надыбал рог изобилия и встал под него. В этот раз система не поскупилась на награду и выдала целой пачкой — мне теперь целый месяц с этим разбираться.
Я вырвался из сна резко, встал рывком, рука в тот же миг стиснула, прижалась к изящным изгибам склонившейся надо мной Слави.
Она теперь была обычных размеров, а вокруг меня была все та же ее лечебница.
Гудели священные машины — я видел одни лишь только их исчезающие очертания. Спицы, устроившие в моей голове самый настоящий карнавал бреда и безумия, уходили внутрь продолговатых цилиндров, лежавший на моей голове шлем испарился. Нимб-очки, что носила ангелица, теперь были на лбу.
Она схватила меня за руку, пытаясь высвободиться из объятий. Не резко, но настойчиво.
— Нет, — холодно произнесла она, но, заметив, что я не отреагировал, решила ударить свободной ладонью. — Нельзя.
Я перехватил ее руку: ко мне вернулись былые рефлексы. Слабость, царившая надо мной там, сейчас лишь собирала жалкие крохи урожая, норовя обратиться в пустопорожнюю лень. Мощь молодого тела бушевала во мне с новой силой.
— Нельзя, — повторила она, теперь уже прищурившись, но я был настойчив. Скользнул рукой ей под платье, коснулся промежности, огладил мягкий, напрягшийся живот. Девчонке было холодно — то ли от гулявшего здесь сквозняка, то ли от накатывающего возбуждения.
— Нельзя, — согласился я с ней. — Но ведь если очень хочется, то можно, правда?