По Декану

Наступала ночь. Тучи, обложившие небо, так и не рассеялись. Равнина внизу затягивалась сизым холодным туманом. Вместе с порывами ветра на «ласточкино гнездо» все чаще обрушивались потоки мелкого, но упорного дождя. Саэд Мохаммед зажег два переносных фонаря, передал их нам и отправился домой.

Темнота сгущалась все сильней. Упорней дул сырой резкий ветер, от которого дребезжали ставни. Стало по-осеннему холодно, и нам пришлось завернуться в пледы. Пустой дом содрогался под напором буйных стихий. Казалось, еще минута — и он покатится вниз, в пропасть. Сильные порывы ветра наконец погасили дрожащие язычки фонарей, и наступила кромешная темнота.

Дом словно ожил. По его пустым комнатам понеслись какие-то таинственные многозначительные перестуки, шелесты, громкий шепот. Ветер то пел заунывные, суровые песни, то свистел по-разбойничьи, и вдруг, сквозь весь этот шум, до нас ясно донесся щемящий сердце печальный колокольный звон. Он летел откуда-то издалека, вызвав в нас целую сумятицу чувств. Что за звон? Или, может быть, это просто почудилось?

И нам казалось, что Афанасий Никитин, о котором мы так много думали все эти дни, имя которого мы столько раз здесь слышали, невидимый, в тоске бродит вокруг дома и стучится в наглухо захлопнутые двери, разыскивая земляков!

Вот какие фантазии приходили нам в голову той ночью в пустынном доме на краю обрыва, когда кругом в непроглядной тьме бушевали неукротимые стихии! Мы спали, что называется, вполглаза.

А ранним утром словно ничего и не было. Лениво накрапывал дождик. Было прохладно и тихо.

У САЭДА МОХАММЕДА

Саэду Мохаммеду под шестьдесят. Ом невысокого роста, курнос. Лицо у него темное, морщинистое. Если бы не старенькая турецкая феска, не широкие парусиновые штаны на веревочке и не ширвани, он мог бы вполне сойти за русского крестьянина откуда-нибудь из Рязанщины, привычного к работе в поле. Родной язык Саэда Мохаммеда — урду, по-английски он почти не говорит. Он автор многих статей о Бидаре. Его интересует история Афанасия Никитина, и он как может пропагандирует дружбу народов СССР и Индии.

Когда Саэд Мохаммед заехал за нами в помятом лимузине и повез к себе, я рассказал ему о колокольном звоне, который нам померещился ночью.

— Вы в самом деле слышали звон колоколов, — подтвердил он — В Бидаре есть большая христианская миссия и много христиан — перекрещенцев из хинду. У них тут церковь. Живут они в хороших домах из песчаника. Это здесь основной строительный материал. Его по сей день выламывают из обрыва, над которым вы ночевали. Строения из песчаника получаются очень прочные и красивые. Стены Бидара, бастионы, бараки негритянских сипаев построены как раз из этого материала.

Саэд Мохаммед с семьей жил почти напротив громады медресе Махмуда Гавана. В его доме, глинобитной старой постройке, было темновато, пахло сыростью. Низко нависший глиняный потолок поддерживали корявые, коричневые от времени балки. Окна были низкие, подслеповатые. Чтобы вымыть руки перед завтраком, мы прошли во двор мимо каких-то глинобитных пристроек и чуланов. На пыльном дворе в крошечной мазанке и ютилась вся большая семья Саэда Мохаммеда: жена, девять детей и мамму (дядя со стороны матери) — старик лет восьмидесяти пяти. Вся обстановка в доме говорила о том, что жизнь его обитателей была нелегкой.

Свою единственную хорошую комнату в доме старый бидарский историк превратил в небольшой музей. В старинных, изглоданных древоточцами темных шкапчиках и в стенных нишах он собрал много редких книг на персидском языке и урду. Я нашел среди них отличные копии Корана, редкие рукописные книги по математике, поэзии и истории, старую красивую книжку стихов поэта Валй Аурангабади.

Занимая всю середину «музея», стоял длинный стол с витриной. Чего только не было под его стеклом! Черепки старинной бидарской посуды, мелкие украшения и виджайянагарские, голкондские, биджапурские монеты. Было там и несколько майсурских монет, чеканенных казначейством Типу Султана. На них изображен слон, оплетенный сетью арабских букв.

Видно было, что хозяин любит и холит свои коллекции, которые начал собирать еще его отец. В доме у него было действительно собрано очень много интересного материала.

— Ко мне приезжали сам прадхан-мантри (премьер-министр) и наш президент, — сказал Саэд Мохаммед, указывая на фотографии Неру и Прасада, которые засняты склонившимися над витриной коллекций Саэда Мохаммеда. — Жаль, нет у меня денег, чтобы содержать все это в порядке. А на сорок пять рупий моей пенсии много ли сделаешь? Мне пришлось сдать свой дом соседу доктору, а то бы всем нам пришлось худо.

Старшие сыновья Саэда Мохаммеда притащили для нас из дома доктора несколько стульев, принесли со двора поднос с пловом. Пришел доктор Мирза Мохаммед Бег — степенный, благообразный мусульманин с темной окладистой бородой. Он был полон доброжелательности к нам. Явился ночевавший у Саэда Мохаммеда родственник — староста соседней деревни.

Разговор шёл на урду. Староста — серо и небрежно одетый человек с помятым лицом и печальными глазами — долго рассказывал о том, как нелегко приходится ему на службе.

— Десять лет живу в деревне, сахиб. Работаю старостой. Только разве назовешь это жизнью? У собак и тех она интересней. Из года в год дни идут похожие друг на друга как две капли воды, и вспомнить нечего. Крестьяне — голь перекатная. Ничего у них нет. Грамоты не знают. Болезни одни да убогость. Бросил бы все и сбежал куда-нибудь, ей-богу! Разве это жизнь?

Потом все присутствовавшие стали расспрашивать о советской Средней Азии. Рассказы наши были выслушаны с большим интересом.

— Мы ведь тоже из Бухары! — объяснил доктор. — Интересно послушать про места, откуда пришли наши предки.

Мы попросили Саэда Мохаммеда рассказать, что он знает о жизни Афанасия Никитина в Бидаре. Оказалось, не так уж много.

— Где он жил, точно никто не знает. Известно только, что где-то в этом районе, возле медресе. В Бидаре он пробыл довольно долго. Торговал помаленьку. Говорят, он женился на индианке и имел от нее детей. А когда собрался в обратный путь, то оставил ей большую часть того, что сумел накопить. Кто знает, может, и сейчас в жилах иных бидарцев текут капли русской крови.

— И это все, что о нем знают здесь?

— Да, почти что все. Известно еще, что он часто встречался с местным святым пиром Бабой. Они толковали о жизни, о религиях. Раньше, должно быть, здешние люди больше знали о нем, да вот беда — от прежнего Бидара ничего не осталось. Пропали труды бидарских пиров, ученых и каллиграфов. При нашествиях маратхов, биджапурцев и Аурангзеба погибли бессчетные рукописи и книги. Семьи многих исконных бидарцев навсегда покинули насиженные места. Делать тут нечего, нечем жить. Был великий город, и ничего от него не осталось.

ТВЕРДЫНЯ ДЕКАНА

Бидарская крепость — одна из самых мощных на всем Декане. Стены ее восемь раз выдерживали длительные осады, но ее ни разу не удалось взять приступом.

Расположенная на крутом обрыве крепость ощетинилась зубчатыми стенами. Подступы к ней сторожат глубокие рвы, вырубленные в гранитном ложе. Между зубьями стен и боевых башен до сих пор заметны желоба (с их помощью на головы врагов лили кипящее масло), углубления для пороха, ядер и пуль, широкие прорези для стрельбы из тогдашних тяжелых ружей.

Мы начали осмотр бидарской твердыни с того, что въехали с восточной стороны в большие ворота Шираз Дарваза, построенные Аурангзебом. Затем последовали вторые массивные ворота Наубат Дарваза, украшенные цветными изразцами и великолепными арабскими надписями. Третьи ворота — Гумбад Дарваза — вели в самую крепость.

— Эту часть крепости между воротами мы осмотрим позже, — сказал Саэд Мохаммед. — Все ее постройки были возведены при Баридах. Сейчас здесь находятся городские учреждения и музей. Начнем с Соборной мечети.

Слева от ворот Гумбад Дарваза открывался вид на простую по архитектуре, но необыкновенно внушительную Соборную мечеть и на руины личных апартаментов Бахманидов. Мечеть сохранилась очень хорошо. В «божьем доме» грабить было нечего. Зато некогда роскошные дворцы шахов были буквально сровнены с землей.