Лев Майсура

Через несколько дней после боевых игр выступали на запад пехотные кушуны. Жители столицы опять облепили стены города. У многих отправлялись в далекий и опасный поход сыновья, мужья и братья. Кто знает, скольким из них суждено будет погибнуть в лесных трущобах мятежного Курга!

А усачи-сипаи — в тигровых куртках и алых тюрбанах, с неизменными камбаль[157] за плечами — шагали бодро, с утренней песней во славу солнцу.

За пехотой двинулись совары. Перейдя вброд мелкую в эту пору Кавери, совары Садыка вынеслись на другой берег. Среди них был и Хасан. Отыскав глазами на стене сгорбленную фигуру в большом пестром тюрбане, юный совар привстал в стременах и помахал рукой. Прощай, дядя! Спасибо тебе за доброе сердце, за заботу и приют!

Джукдар Садык, отстав от головы колонны, поравнялся с Хасаном. На лице у него играла веселая мечтательная улыбка.

— А хорошо погуляли мы в столице! — сказал он. — За десять дней отдохнули на славу. Как ты думаешь — кто бы вышел победителем — Венкатраман или джетти Типу Султана?

— Конечно, Венкатраман! — горячо начал Хасан. — Венкатраман — сильнее всех! На арене его никто не бил...

Джукдар рассмеялся:

— Сразу видно, что он твой любимчик. А по-моему, победил бы джетти Типу. Уж больно он страшен. Но хазрат рассудил правильно. Не допустил, чтобы зря пролилась кровь. Зачем пускать по миру новых сирот? Бойцовской славы у Венкатрамана и мадагаскарца от того не убудет, а молва о мудром решении Типу разнесется по всему Майсуру. А ну, давай в галоп!

Запел кавалерийский горн. Птицами полетели отдохнувшие кони. Среди испытанных в битвах всадников Хасан скакал навстречу опасностям и трудным испытаниям, и его так и распирала гордость. Он теперь — совар славного Типу Султана!

А бхат из-под ладони глядел со стены вслед джуку и шептал:

— Вот вырос птенец и выпорхнул из родного гнезда! Успел бы только войти в силу ко времени. Пусть пощадят и минуют тебя, Хасан, вражеские сабли и пики, болезни и невзгоды! Чтоб всегда бодр был твой конь и не спотыкался во время сечи! Да сопутствует вам всем крылатая победа, как сопутствовала она доныне!..

В это утро из столицы уходили не только кушуны и мокабы майсурской армии, но и толпы богомольцев. Шли они к святым местам, которыми издавна славен был Декан. Одни держали путь к мысу Коморин, чтобы искупаться в святых водах сливающихся там трех морей. Другие — в Ориссу, к храму солнца в Конараке. Третьи — к святому Гангу.

К одной из таких живописных групп присоединился Мурти — верный слуга махарани. С ним был его неразлучный высокий посох. Мурти должен был добраться до Мадраса и передать ангрезам новый план уничтожения Типу, выношенный во дворце Водеяров. План этот должен был обернуться скорым нашествием на Майсур объединенных войск Компании, маратхов и низама и гибелью ненавистного для махарани сына презренного наика...

Домой

Корабль, который подобрал Джеймса, прибыл в Бомбей. И молодой солдат вновь очутился в казарме. До конца срока его службы в войсках Компании оставались считаные недели, а продлить контракт Джеймс отказался наотрез. Хватит с него приключений. Как хорошо, что никто не знает о его службе в майсурской армии. Компания обязана сполна выплатить ему деньги за все четыре года плена. Деньги эти будут весьма кстати.

Первым знакомым, кого Джеймс встретил, оказался Билл Сандерс. Он стал капралом.

— Цел и невредим, Билл? — спросил его Джеймс.

На лице Сандерса показалась знакомая ухмылка:

— Ха! Отправить меня на тот свет не так просто!

— Что делаешь?

— Известно что — гоняю рекрутов. Беднуром дело не кончится. Наши офицеры готовы живьем сожрать Типу!

Через несколько дней Сандерс позвал Джеймса в кабачок потолковать по душам.

— И все-таки, Джимми, мне повезло, — в который раз подливая себе рому, говорил Сандерс. — Помнишь сверток, который я сунул тебе в Серингапатаме?

— Еще бы! Из-за него меня могли вздернуть на виселицу...

— Ладно, старина! Что толку теперь кипятиться. Вообще, конечно, свинство рисковать чужой шкурой. Но сейчас ты меня простишь за одну интересную новость...

Джеймс не придал значения этим словам.

— Лучше расскажи, где ты раздобыл те серебряные и золотые ладони.

Сандерс засмеялся:

— Ловкость рук, дорогой! Понимаешь, в Серингапатаме я заприметил одну чудную постройку. Называют ее ашур-хане[158]. Мечеть не мечеть, однако мусульмане валом валят туда по праздникам. Однажды я увидел, как толпа вынесла из нее на палках здоровенные золотые и серебряные пластины и эти ладони. Я живо смекнул, что к чему. Ночью натер рожу табаком — чтобы сойти за местного, снял наручники и улизнул из тюрьмы. Пришиб сторожа, все ценности за пазуху и — наутек. Ну и суматоха была тогда в городе! Потом я сделал формы по местным монетам и перелил все золото и серебро. Ловко?

Сандерс захохотал. Глядя на него, Джеймс про себя удивлялся. Ну и жаден этот парень на деньги!

— А как ты удрал из Серингапатама?

Сандерс выпил много, но голова у него работала хорошо.

— О, это целая история! Через неделю после нашего разговора я пробрался к реке. Гляжу — на берегу лежит лодка из бычьей кожи. Кавери была тогда в разливе. Подхватило меня и понесло. Ночами плыл, а днем прятался в камышовых зарослях. До моря доплыл чуть живой, а там мадрасские солдаты. Натерпелся я страшно. А все-таки удрал из плена не с пустыми руками!

Сандерс был очень доволен собой.

— Я вижу, ты решил поднять якорь? — спросил он Джеймса.

— Да. Уже подыскал корабль. Поеду матросом до Лондона. А ты?

— Ха! Не тронусь, пока не отхвачу настоящий куш. Что мне Англия? Там проходу нет от полицейских. А здесь у меня — штык! Оставайся, Джимми. Ты чудак, но славный парень. Сначала разбогатеем, а потом махнем в Англию. Никогда не забуду лепешек, которые ты мне дал в Серингапатаме. Без них да без припаса из сумки бедняги часового, которому пришлось проломить голову, я бы подох в той чертовой лодке...

Джеймс покачал головой:

— Нет, Билл. С меня хватит. В Лондоне есть дело.

— Ну, гляди. Отца-то нашел?

— Нет.

— Его, случайно, не Робертом звали?

Джеймс вскочил со скамейки.

— Ты что-то узнал о нем, Билл? Где он?

Сандерс положил ладонь на плечо Джеймса и заставил его снова сесть.

— Не горячись. Лучше бы это был не он. Крутить тут нечего, Джимми. Видишь ли, несколько дней назад я отвез на кладбище пару наших солдат. Один помер из-за печени. Другой — от пьянства. Гляжу — свежая плита. А на плите надпись с таким вот именем. Я и подумал — не твой ли это папаша...

Джеймс тотчас же побежал на английское военное кладбище, которое сильно разрослось за время его скитаний в Майсуре. В самом деле — на месте, указанном Сандерсом, лежала свежая каменная плита с надписью:

Вот и повстречался с отцом! Джеймс присел рядом с могилой и начал вспоминать то немногое, что сохранилось у него в памяти о человеке, который назывался отцом. Лет в девять он плавал с ним в каких-то теплых морях. Во время жарких стычек, когда весь экипаж отстреливался от малайских пиратов, он разносил морякам фляги с водой и ромом... Однажды все они чуть не умерли от голода из-за долгого штиля. Вот, пожалуй, и все, что он мог вспомнить.

Джеймс взял с могилы отца горсть земли и собрался уже уходить, как вдруг увидел священника. Тот шел к кладбищенской часовне.

— Вы потеряли кого-нибудь из близких, молодой человек? — спросил он.

— Отца, — с горечью сказал молодой солдат, указывая на могилу.

157

Камбаль — шерстяное одеяло; сипаи носили его в виде скатки.

158

Ашур-хане — помещение, где хранится ритуальное убранство мусульман.