Лев Майсура

Здешняя долина лежит в стороне от главных дорог. Майсурские чиновники наведываются сюда редко. Гораздо чаще заглядывают лазутчики Компании. Они подбивают кодагу на новое восстание против Майсура. Дважды дезертир, я прячусь и от тех и от других. Недолго попасть на виселицу! Такка меня не выдает, но.и не отпускает. Больше полутора лет провел я в его окка. Не пойму, что он собирается делать со мной...»

Подумав еще немного над своей судьбой, Джеймс потушил светильник и лег спать. А наутро, едва встало солнце, в хижину заглянул полейя Аччху в тюрбане из выцветшей материи.

— Вставай, джаван! Такка зовет...

Аччху хорошо говорил на дакхни. Как и многим другим жителям Курга, ему пришлось не один год отслужить в майсурской армии. И он благоволил к Джеймсу, считая его товарищем по оружию, тем более что недавно Джеймс отогнал дикого кабана от его годовалого сына, который играл на краю поля. Погубил бы кабан мальчишку!

— Зачем я ему?

— То мне неведомо, джаван, — Аччху показал в улыбке редкие зубы. — Сыновья его собираются на Малабар. Может, прихватят и тебя...

Такая возможность не была исключена. Через минуту Джеймс уже стоял перед таккой. Тот сидел у двери — прямой и строгий. На старике был белый тюрбан с золотой каймой и такой же халат. На поясе — тяжелая серебряная цепь. По обычаю кодагу, Джеймс коснулся пальцами ног такки и сложил руки на груди ладонями внутрь. Из дверей на него глядели любопытные глаза женщин и детей. Такка степенно расправил белые усы.

— Ты прожил в моей окка полтора года, джаван, — сказал он. — За такое время можно хорошо узнать человека. Ты хорошо работаешь. У тебя умелые руки. Все мы привыкли к тебе...

Было очевидно, что старик уже принял какое-то решение о его дальнейшей судьбе. Может, отпустит на свободу?

— Жатва почти закончена, — продолжал такка. — Вместе с моими полейя ты получишь свою долю риса. Весь лишний рис мои сыновья повезут на продажу в Страну, которой правят женщины[148]. А потом должен начаться сезон праздников и свадеб — как было искони в Курге. Однако мы чем-то прогневали своих богов и предков. Беды посещали нас и раньше. Бывало, целые деревни вымирали от неведомых болезней, высыхал в поле рис, падал скот, а матери находили младенцев окоченевшими в колыбелях. Но разве это беда в сравнении с той бедой, которая то и дело приходит в наш край с востока? Мы молимся в ту сторону, откуда восходит солнце, но вместо благодати оттуда являются сипаи чужого нам властелина. И в борьбе с ними во множестве гибнут отважные мужчины — надежда Курга...

Лицо такки темнело с каждым словом:

— Но мы все равно останемся верными слугами наших махараджей, которых чужой властелин который год держит в плену. Снова и снова будем мы подниматься против Майсура. Война берет с нас тяжелую дань. Моя окка опустошена. Многих мужчин уже нет в живых. Другие служат Майсуру, и никто не знает, когда они вернутся домой. Потеряли своих женихов из соседних окка многие красивые молодые девушки. Погляди, сколько в моем доме женщин в белых одеждах. Это — вдовы! Ты никогда не сможешь стать настоящим кодагу, джаван. Для этого нужно быть дважды рожденным. Но ты умеешь держать оружие. Скажи, не хотел бы ты навсегда остаться в моей окка? Нравится ли тебе Парвати?

Так вот оно что! Вот почему удерживал его старик в своей окка! Джеймс вдруг вспомнил, как ласково глядела на него у колодца и в поле дочь такки — молодая вдова с красивыми широкими бровями. Нет, в Курге оставаться невозможно. А возьми он в жены молодую вдову, у него потом не хватит духу бросить ее на произвол судьбы. Нужно было как-то выкручиваться.

— Спасибо, такка! Парвати — славная женщина. Но мне нужно подумать. У меня есть родина и близкие...

На лице старика появилась странная усмешка. Он видел Джеймса насквозь.

— Ради дочери я готов нарушить старинные обычаи и законы Курга, джаван. Однако поменять родину в самом деле нелегко. Особенно поневоле. Я вот тоже никак не мог привыкнуть к равнинам Декана. Ступай, подумай!

Джеймс отошел от крыльца. Еще новая забота! У деревенской житницы хлопотали женщины полейя, насыпая зерно в большие мешки. Через несколько дней мешки эти взвалят на быков, и небольшой караван двинется на Малабар. Нужно бежать, пока будут отсутствовать сыновья хозяина...

В полдень, когда озабоченный этими мыслями Джеймс работал в поле, к нему подошел Аччху.

— Эй, джаван! Моя жена слыхала твой разговор с таккой. Хочешь ты остаться в нашей деревне? Да говори правду — ты спас моего сына, которого мы с женой ждали целых десять лет.

Джеймс успел хорошо узнать Аччху. Это был верный и честный человек, которому можно было довериться.

— Нет, к здешней жизни мне не привыкнуть, Аччху. По правде говоря, у меня нет своего дома, но все равно меня все сильней и сильней тянет на родину.

Аччху мотнул головой:

— Я так и знал. Недаром говорят — вдалеке и звук барабана приятен. Далекая родина кажется тебе милей дочери хозяина. Тогда уходи...

— Я уж пробовал...

Полейя быстро огляделся вокруг:

— Осторожный, обжегшись на молоке, дует на простоквашу! Ты не знал дороги к морю. Я расскажу тебе, как нужно идти. У кодагу тебе все равно не прижиться. Уж очень гордый они народ! Чужаков не любят и рабов своих не слишком жалуют. Для них ты вроде нашего брата полейи. У них такой обычай: родился младенец, так его пуповину зарывают на середине поля окка. А ты прирос пуповиной к другим местам — за тысячи косов от Курга...

Через неделю сыновья хозяина принесли жертву своим ружьям и киркутти, помолились духам предков у храма и отправились в дальнюю дорогу. Жители Курга с незапамятных пор продавали свой рис на Малабаре. На тамошних базарах можно выменять на рис оружие, порох, табак, соль и пряности...

Молодой кодагу, который остался в окка, удвоил бдительность. Он почти не слезал с помоста у ворот и не расставался с ружьем. А Джеймсу начали давать работу поблизости от деревенского частокола, и ему стоило больших трудов перепрятать найденные киркутти и сумку на краю поля, откуда начинается тропа на запад.

На следующий день после ухода каравана Джеймс чистил деревенский пруд. Из этого пруда женщины окка брали воду для домашних нужд. Подошел Аччху.

— Пора, джаван, — сказал он. — Позади житницы есть лаз. Ночью выберешься через него. На тропе будь осторожен. В лесу — тьма хищных зверей. И гляди — не попадись старому слону, которому хозяйский сын пальнул в лоб. Последнее время он бродит вокруг нашей деревни...

Джеймс поблагодарил полейю. Весь день его трясла лихорадка: решалась его судьба! Когда наступила ночь, он крепко скатал одеяло, насыпал соли в тряпицу и спрятал в тюрбане кресало. Погода благоприятствовала его замыслу. Дул сильный ветер, от которого тревожно шумели деревья в лесу. Убедившись, что деревня уснула, Джеймс выскользнул из хижины и зашел за житницу. На вышке смутно темнела фигура сторожевого кодагу — он напряженно вслушивался в лесной шум. Где-то совсем рядом затрубили слоны...

Лаз, о котором говорил Аччху, прорыли недавно собаки. Джеймс осторожно пролез через него и оказался по другую сторону частокола. Отсюда было рукой подать до опушки. Он отыскал спрятанные киркутти и сумку и в последний раз оглянулся на деревню. К его большому удивлению, в другой стороне долины появилась громадная тень, которая быстро двигалась к частоколу. Через минуту оглушительно ударило фитильное ружье. Раздались трубные звуки, треск частокола и вопли жителей окка. Старый клыкач атаковал деревню своего обидчика...

Нельзя было терять времени. Не оглядываясь больше, Джеймс со всех ног пустился бежать прямо на запад по едва различимой лесной дороге. Ему было жутко. Кругом раздавались тревожные шумы и звериные голоса. Слышался глухой рык вышедших на ночную охоту тигров. Джеймс держал наготове киркутти. Вскоре тропа стала почти неразличимой во тьме, и вторую половину ночи Джеймсу пришлось просидеть на дереве. А ранним утром — снова безостановочное движение на запад. Разжигать костер в лесу было рискованно. Приходилось довольствоваться сырым рисом и нежной мякотью молодого бамбука.

148

Страна, в которой правят женщины, — бытовавшее среди кодагу пренебрежительное название Малабара, население которого сохраняло сильные пережитки матриархата.