Страница 92 из 99
Панк не выносит ни фальши, ни притворства. Стремясь к подлинному существованию, он вынужден искренне демонстрировать свою ублюдочную сущность.
Панк не ищет для себя никакой выгоды, часто вредит себе. Одного тихого, скромного и застенчивого мальчика, исключенного из техникума за неуспеваемость и прогулы, родители по большому блату устроили в контору. В первый день он пришел туда, выбрив половину головы, а другую половину покрасив зеленкой, нарядившись в розовые резиновые сапоги и вдев в ухо металлический крест, чего не мог сделать в учебном заведении. "Ты панк?" — спросили его. "Да какой я там панк…" — был задумчивый и скромный ответ. Выгнанный из конторы он ушел в армию.
Панк живет в мире жестоких обстоятельств, в мире насилия и постоянных угроз. Он угнетен и затерроризирован своим агрессивным окружением, ему некуда спрятаться. У него нет ничего "своего", "внутреннего", никакой надежды и никакого оправдания. Панк страшно одинок. Лишенный внутреннего мира, будучи лишь обломком чего-то разрушенного, он не может рассчитывать на поддержку и понимание, потому что понимать и поддерживать у него нечего. Панк ничего не имеет и ни во что не верит. Окружающий мир для него — гнилая и злобная помойка, состоящая из отбросов и обломков, сваленных как попало. Все явления окружающей действительности предстают перед панком в их внешней, случайной и абсурдной связи. Все разрозненные элементы бытия объединены не общим происхождением, не духовной или символической близостью, но общей участью распада и вырождения:
Валяется друг, как свинья,
В облеванном пиджаке.
Друг, потерпи, скоро я
Лягу невдалеке.
("ДК")
Это мироощущение можно найти и в неприязненных взаимоотношениях панков между собой; и в панк-поэзии, часто состоящей из бесконечной и бессмысленной цепочки несвязанных слов и фраз, даже не претендующих на то, чтобы быть образами; и в музыке панк-рока, где единство композиции достигается не целостностью структуры, но навязчивым повторением одного и того же примитивного пассажа.
С обывательской точки зрения панк — нигилист. Он якобы отрицает важность и ценность общественных институтов, учреждений и установок, общественного мнения и общечеловеческой морали. В действительности, все это для панка не существует, он не видит в жизни ничего, что представляет реальную ценность. Он совсем не хочет уничтожать, но он не может не испытывать боли от того, что все уже уничтожено.
Панк — противник действий, изменений. Сама жизнь панка замирает в одном состоянии с того момента, как он открыл для себя, что жизнь — помойка. Панк вовсе не желает привести общество в состояние анархии, он уже живет в окончательно разрушенном мире и упрямо не хочет ничего иного.
Для панка все равно, чем тыкать в лицо обывателю или чиновнику. Поэтому именно он и определяет (от противного), каким должно быть панк-поведение и какой должна быть панк-поэзия.
Несколько "запретных" (для школьника и для прессы) тем — секс, алкоголь, испражнения — исчерпывают всю иконографию панк-искусства, которое не творит образов и сюжетов, но ограничивается употреблением того, что "пойдет". Чуждое социальному протесту, согласное со всем панк-искусство не срывает ни с кого маску, но упрямо дудит в свою дуду.
Быть настоящим панк-поэтом довольно сложно, ведь требуется непосредственное, ясное, без занудных метафор заявление, плоского, определенного и неизменного факта:
Я — мразь, ты — мразь.
Будущего нет
(панк-поэт Вишня)
Утрирование и гиперболизации образов, поиск жестоких и грубых физиологических параллелей, яркость живописуемых картин разрушают лапидарный панк-стиль и заставляют его имитировать, но это уже "новая волна", делающая вид, что она — настоящий панк, как когда-то и сам панк делал вид, что он — тривиальное хулиганство.
Панк — паяц. Это — единственный доступный ему кайф, конечно, кроме чисто физиологических — алкоголя и секса. Провокация, ирония, издевательство над продуктами поп-культуры — от культа образцовой любви до культа гениального генсека, составляют огромную часть интеллектуального багажа панк-сознания.
Муха — источник заразы,
Сказал мне один чувак.
Муха — источник заразы?
Я знаю, что не так.
Источник заразы — это ты!
Муха моя, как пряник.
Жирная и блестит.
Муха моя, как пряник,
Имеет опрятный вид.
Не то, что ты — источник заразы!
("Звуки Му")
Панк и алкоголизм
Ежедневные пьянки — непременный атрибут неформального и нонконформистского образа жизни. Пьющие карьеристы и конформисты склонны лицемерно осуждать употребление алкоголя. Поэтому неофициальная культура, для которой нет запретных зон, усиленно эстетизирует и реабилитирует пьяный советский образ жизни. Алкоголь — решение всех проблем, алкоголь — средство унять боль и страх, средство быть собой.
Я купил себе вина,
Я напьюсь его сполна.
("ДК")
Пьяное настоящее есть единственная альтернатива ужасному прошлому, кошмарному, беспросветному будущему. Нечего вспомнить — одни разочарования, утраты и боль. Не на что надеяться.
Нет ничего впереди?
В прошедшем тоже тоска.
Видишь, одеколон
Сладким стал как мускат.
("ДК")
В творчестве Сергея Жарикова и его группы "ДК" алкоголь — знак поражения человека в его попытках прорвать сжимающее кольцо безжалостной и бессмысленной жизни.
Герой Петра Мамонова из "Звуков Му" объясняется в любви к бутылке водки, обвивая руками ее талию и нежное, хрупкое и тонкое горло. Но прошла ночь любви, и опустошенную бутылку придется сдать во имя новой любви — новой бутылки водки. В советской контр-культуре возник новый символ — единое переплетение любви и алкоголя вместо традиционного противопоставления любви и смерти.
Все, что я тебе спою все будет из резины.
Ох, как я тебя хочу возле магазина.
Я так люблю бумажные цветы.
Я так хочу, чтоб голая ходила ты.
Я так хочу, чтоб пьяная ходила ты.
Все, что я тебе сказал — все стало из картона.
Я тебя поцеловал — крокодил зеленый.
("Звуки Му")
Демонстрация своего отвратительно пьяного состояния, афиширование своего пристрастия к общественно-осуждаемому алкоголю позволяет панку быть свободным и независимым в узкой области запретного и ненормального. Здесь акцент не на свободе и независимости (панк в реальности очень несвободен и во многом зависим), а на том, чтобы действительно быть таким, каким кажешься, в отличие от конформистского призыва "быть, а не казаться".