Страница 22 из 99
Через дорогу, словно лебедь, проплывала.
Рывок, толчок, —
Кровавая слеза мне на сердце
По триплексу спадала
И только пульс
Налитых кровью глаз.
Свою сестру на место той я ставил.
И снова крик,
Скрипели тормоза.
Тянули жилы.
Ад мне напевали…
Несколько мгновений он сидел молча, медленно опускал глаза. Когда его взгляд пересекся с моим, Ковальчук усмехнулся. Выждал несколько секунд, сказал:
— Так вот, случай был. Стихи как раз об этом. Сопровождали мы группу артистов, которые неожиданно свалились на наши головы. Мы только что провели недельную операцию в переулках Айбака и приехали в расположение, чтобы выспаться. А тут на тебе! Звонит начальник штаба и говорит: "Слышь, ребята, тут артисты приехали выступать перед афганскими коммунистами, так надо их до Джаркундука подкинуть, да и вам интереснее с бабами проехаться". Хорошо, сделаем. Сели по машинам. Выехали на дорогу. БМП, соприкоснувшись стальными зубчатыми гусеницами с асфальтом, взревела, выбросила клубы черного дыма и набрала скорость.
В десантном отделении машины находились молодая певица, прапорщик и я. Прапорщик все приставал к девушке с дурацкими шутками, показывал ей свой пистолет, рассказывал ей про свои похождения. Я же поглядывал на нее редко, только в тот момент, когда отрывался от прицела. Она сидела за пультом лазерного оператора, и получалось так, что мы встречались глазами. И вот в один момент она мне говорит: "У тебя красивые глаза. Я бы хотела иметь такие, давай поменяемся". — "Слышишь, девушка, оставь меня, если я оторвусь от прицела, то ты и я окажемся на том свете, поняла?" — ответил я ей. Прапор все продолжал рассказывать ей о том, какой он великий вояка. Вдруг она сказала: "Пошел ты вон!" Водитель услышал это, обернулся и, скаля зубы, крикнул прапору: "Молодец баба! Как она тебе врезала!" Зазевавшийся водитель не сумел удержать машину. Она пошла юзом прямо на обочину дороги, где стояли ребятишки — девочка двенадцати лет и мальчик. Было ему лет семь, не больше. Мальчик выскочил из-под гусеницы, а девочка не успела. Ее широко открытые черные глаза в предсмертном крике смотрели мне в прицел, оставляя черно-белую фотографию на моем сердце. Я заорал: "Коля, вправо!" Но было уже поздно. Левый бок машины слегка качнуло: девочку намотало на гусеницу. Я видел сквозь триплекс окровавленные куски мяса. Все еще слышал ее крик. Прапор рыпнулся к рации: "Ромашка"! "Ромашка!" В ответ заорал капитан: "Приедешь, я вам всем… дам!" У машины номера были замазаны грязью, ее не запомнили.
Когда мы подъехали к месту, певица, увидев кровь на броне, спросила: "Ой, что это?" Прапор стал объяснять. Певица стояла, кивала головой, приговаривала: "Да, понимаю… Что поделаешь… Война есть война…" Повернулась и пошла петь свои дурацкие песни.
А я сидел на башне машины с Колей, курил гашиш, проклиная себя, певицу и прапорщика.
Ковальчук скрестил руки на груди и выпустил мне в лицо струю дыма.
— За два года, — сказал он, — я выполнил все приказы, которые мне давались. Потом подумал: не могу я так жить больше!!! Не могу жить в этом обмане! Господи, думал я, ведь он меня будет преследовать всю оставшуюся жизнь. Я постараюсь, конечно, залить ложь водкой. Но найти себя не смогу. Даже написать о пережитом не смогу. Ведь тогда, в восьмидесятом году, замполит говорит, что по возвращении из Афгана мы не имеем права рассказывать про войну.
Я решил уйти, когда мне оставалось всего десять дней до отъезда, когда, собственно, все бумаги и документы уже были у меня на руках. Я написал последнее письмо домой, собрал всю свою амуницию, взял оружие и ушел.
В кишлаке неподалеку меня приютили партизаны. Мы сидели и пили чай. В какой-то момент я спиной понял, что кишлак окружают наши. Меня схватили, вернули на кундузскую гауптвахту. Началось четырехмесячное следствие.
31 июля 1982 года я попытался уйти опять. Пошел в сортир, отодрал доску от стены, пролез в дыру и рванул. На этот раз я победил. Четыре долгих года провел я в повстанческом отряде Теперь я здесь. Все.
Ковальчук сидел молча, устало опустив голову. Я ждал несколько секунд, перехватил тяжелый взгляд Ковальчука, посмотрел на него в упор: глаза — в глаза.
— А теперь, — попросил я, — попытайся объяснить мне свой уход как можно более компактно. В двух-трех предложениях.
Он глядел на меня не моргая, словно вдаль. В его черных глазах я видел два собственных отражения.
Скоро я почувствовал резь в глазах, но усилием воли продолжал удерживать веки. Мне удавалось это еще секунд пятнадцать.
— Я понял, — медленно сказал Ковальчук, — что не смогу смотреть в глаза матерям погибших в Афганистане солдат. Поэтому я ушел. И на этот раз — окончательно…
… — Интересный тип, — задумчиво произнес лейтенант. — Только вот никак не пойму, почему он не смог бы смотреть в глаза матерей. Не вижу логики.
— Я тоже.
XIV
Ранние сумерки омрачили небо над Пули-Хумри. Ветер долго гонялся за тучами, словно собака за голубями во дворе. Разогнав их и решив, что на сегодня хватит, он улегся и теперь лишь изредка, во сне, завывал где-то далеко в горах. Какие сны видел он?
Очень долго над головой не видно было ни одной звезды, но вот наконец, разливая вокруг себя мягкий зеленый свет, зажглась одна. Снега здесь не было: он остался на Саланге. Под ногами сыто чавкала грязь.
— Если хочешь жить в грязи, поезжай в Пули-Хумри, — сказал с недоброй угрюмостью лейтенант, спрыгнув с бронетранспортера и поводя по сторонам мутным взглядом.
Он плюнул в ладонь, стряхнул серые брызги с бушлата.
— Приехали? — зачем-то спросил я, хотя прекрасно знал ответ.
Механик-водитель взял тряпку и принялся счищать ею грязь с того места на броне, где был номер машины.
— Иди вон в том направлении, — лейтенант указал на контуры далекого модуля. — Там штаб полка. А мы двинем к медикам.
Из-за каменной ограды появилась миниатюрная женская фигурка. Она выскользнула из ворот, нагнувшись, взяла что-то в руки и пошла обратно.
— Фьюи-ить! — присвистнул лейтенант. — А я думал, всех баб уже отправили.
Улыбка застыла на его лице. Несколько мгновений он молча стоял, провожая женщину мечтательным взглядом. Вдруг заговорил стихами:
Красивое имя-отчество
Для подвига и для ночи.
Помощница и обуза —
Со всех уголков Союза.
Приехали, чтобы сражаться.
Приехали, чтоб развлекаться.
Связисты, врачи и старшины —
Перед вами ломались мужчины…
Лейтенант, выдержав паузу, спросил:
— Слыхал такие стишата?
Я кивнул.
Фигурка почти растворилась в темноте. Женщина шла по яркой лунной дорожке, лежавшей в мокрой грязи, словно полоска сильно измятой фольги.
— Ну, Бог даст — свидимся. Пока! — Придерживая рукой шапку, лейтенант побежал туда, где ночь прятала второй бронетранспортер.
Он скрылся, а я вдруг понял, что так и не спросил его имени.
Показав на КПП удостоверение, я зашагал по лунной дорожке и вскоре нагнал миниатюрную женщину, что вдохновила лейтенанта на чтение стихов.
— Простите, где штаб полка? — спросил я.