Продаются щенки

Примерно это ответила по-английски девушка. Боже мой! Перевернув ситуацию наоборот и опрокинув на себя, как опрокидывают шайку в русской бане, Георгий взорлил от радости на седьмое небо. И с этой минуты совершенно бросил размышлять на трудную тему: какого черта! История любви! Более 1 миллиона экземпляров продано за 5 лет! Эх, пусть дни ухо-одят безвозвратно — все равно, я каждые день и час, что жить мне суждено, люб-лю тебя.

36

— О! — сказал Георгий, принимая из рук Сашульки зачетку парторга. — Ишь ты, красивая! — Он внимательно осмотрел непривычную синюю обложку старого образца.

Георгий не понимал как следует, какого рода игру он затеял на этот раз. «А что остается? — думал, лежа в постели, закинув руки за голову и мрачно глядя в потолок. — Они меня вынудили. И я плачу той же монетой. Сказано: чем меряешь, тем и тебе отмерится. Так что имею право». Кто были эти «они» — представлялось не очень ясно. «Ну эти… все… с подфака… Хериков… враги, в общем». Что за враги, почему они так ненавидят Георгия и портят жизнь — размышлять было гораздо скучнее, чем бороться. «Враги, да и все. Скоты, короче».

Подготовительный факультет, надо сказать, был задуман с размахом и правдой XXII съезда партии. Хотелось, чтобы к детям рабочих и крестьян тоже приблизить эру светлых годов: дать шанс пройти в дипломаты.

На подфак, если коммунист, брали без экзаменов. Лозунг: «Партийность — гарантия знаний!» — встал в повестку дня как никогда остро.

Благое намеренье вышло, конечно, боком. Сын рабочего и крестьянина, поступив на подфак, быстро соображал — что в институте к чему. И, сообразив, с ужасом видел: рассчитывать не на что, потому что не на кого. Потому что он здесь — отставной козы барабанщик.

— Детям что? — с обидой спрашивал, бывало, Шнурко. — Дети и так поедут. А я? — он перебирал желваками. — Детям незачем дергаться. А мне?

Да, жизнь заставит. Решив так, Георгий снова засыпал. Проснувшись около часу, мучился сожалением — зачем так спал, день па исходе. Но что-то случилось с механизмом бодрости. Организм противился допустить в голову мысль — дневную, жесткую, облитую заботой или шумом совести. Но совесть шумела, невзирая на уговоры. «Мы — дети страшных лет России, — думал диковатые мысли Георгий, заложив руки за голову. — Дети — еще куда ни шло. Внуки — вот где мертвая жуть. Герой нашего времени не ложится на амбразуру. Герой нашего времени хочет в Америку».

Хериков, как по маслу, получил выговор «за утерю зачетной книжки в ответственный момент сессии». На него стало жалко смотреть — словно из надувной игрушки выпустили воздух.

— Ничего, Геныч, все бывает, — Георгий сочувственно похлопал по плечу. — Куда же она делась, черт?

— Не знаю, Гоша, — грустно ответил Хериков, — была у сумке.

Он весь размягчился, в нем словно поселилась элегия. «Что, сволочь? — думал Георгий, отойдя. — Несладко железному комиссару? Теперь хоть на человека стал похож». Он даже гордился, что оживил мертвую душу. «А говорят — филиппинские хилеры, филиппинские хилеры. На хрен хилеров!»

— Сашик, Пхеньян приближается семимильными шагами, — прокомментировал выговор Георгий.

— Ну, ты мужик, — сказал Сашулька.

— Дела идут, контора пишет, — Георгий весело постучал пальцами по воздуху. — Сегодня на лекции — часть вторая. Будь готов к борьбе за дело корейского народа!

— Ага, — сказал Сашулька.

Как только прозвенел звонок на пятиминутку и все шумно заподнимались, спины задвигались, Георгий толкнул Сашульку и встал, прикрывая. Сашулька, склонившись над спинками переднего ряда, быстро сунул зачетку в раскрытую сумку Шнурко — так, что добрая половина глядела наружу. Затем подхватил шапочку и, по инструкции Георгия, со второй части лекции свалил.

Георгий торопливо прошел за Хериковым в курилку, вставился в группку, где курил Гена. Краем глаза наблюдал за Шнурко — тот, взяв под руку друга-Оприченко, что-то выведывал вполголоса.

Другу-Оприченко не стоялось мирно. Он без устали пожимался и весь переливался из одной половины туловища в другую, словно скучно и неуютно сиделось ему в собственном теле.

Прозвенел звонок. Хериков бросил бычок и двинулся первым.

— Ген, — суетливо позвал Георгий.

— Ау? — Тот остановился.

— Э… спичку дай, в зуб чего-то попало, — Георгий цыкнул для убедительности зубом.

Хериков полез в карман, Шнурко, все поддерживая под локоток друга-Оприченко, прошел мимо.

— Чертовы зубы, — сказал Георгий, взяв спичку, — пошли?

Шнурко только успел вынуть зачетку из сумки, как Хериков, пробираясь по ряду, уже увидел ее, Георгий энергично шел на место.

— Что это, Шура? — ледяным тоном спросил Хериков, вынимая зачетку из рук Шнурко.

Георгий не сдержал улыбку. Но Шнурко вдруг быстро оглянулся, посмотрел на Георгия, положил руку Херикову на плечо, усадил и зашептал в ухо. Георгий занервничал. Хериков, по уху было видно, слушал неприветливо, зло отшептывал в ответ, но к середине лекции прилип к Шнурковым губам.

Паника охватила Георгия, он не мог сосредоточиться и ухватить, что к чему. Как это они снюхались?

Тем временем Сашулька, хмурый и нервозный, поднялся в верхнюю кофеварку и застал там Татьяну, одну среди пустых столиков, с учебником на колене.

— А! — обрадовалась Татьяна. — Тоже прогуливаешь?

— Н-ну, — недоверчиво сказал Сашулька, присаживаясь. Он не любил, когда уличали в нарушении принятого хода вещей.

— А где Гоша? — спросила она, поправив локон.

— На лекции, а чего?

(Послышалось: что все «Гоша» да «Гоша»?)

— А ты что ж, друг — учится, а ты — прогуливаешь?

За четыре часа пропусков в институте полагался выговор, Татьяна нарочно подзуживала.

— Он не велел, Гоша твой, — вдруг зло ответил Сашулька.

— А у тебя что, своей воли нету? — она словно бы и не удивилась, как это — «не велел».

Сашулька хмыкнул и отвернулся.

— А скажи, Саша, — лукаво прищурилась Татьяна, — это ведь ты мне тогда а-ха-цветы передал? — Она захлопнула книгу.

— Чего? А-а. Н-ну я, — отозвался Сашулька.

— Неужели сам?

Сашулька молчал, глядя в сторону.

— Ну скажи, — она игриво тронула его рукой, — сам придумал?

Сашулька неожиданно встал, упер кулаки в стол, наклонился и сказал в упор:

— Не сам. Ну?!

Испуг, подкрашенный даже восхищением, мелькнул в глазах Татьяны.

— А-а, — сказала она, отодвигаясь.

— Друг твой посоветовал, поняла? Я сам не могу ничего, поняла? Я не умею, я…

— К-как посоветовал? — перебила Татьяна.

— А так! — Сашулька сорвал очки. — Наживка должна быть сладкой, поняла?

— Какая наживка? Успокойся, пожалуйста. Какая наживка? Он разве?.. А-ха… А ты разве не сам?.. То есть, ты разве не читал его рассказа?

— Какого рассказа? Да пошли вы!.. — Сашулька схватил папку и ринулся прочь.

Он не мог объяснить, отчего вспыхнул. Стоял у окна в курилке, зло жевал край сигареты и искал причину. Причины не находилось. И кому нагрубил-то? Но в отвратительном клубке ощущений таилось на донышке приятное, с подкладкой смутного торжества.

Звонок вывел из задумчивости. Он издалека бросил бычок в урну, загадал на удачу, бычок, стукнувшись в белый фаянсовый край, рассыпал веером искры и упал, дымясь, на пол. По коридору побежали шаги. Сашулька вышел из курилки, бездумно побрел по этажу.

На Георгия звонок подействовал и вовсе нехорошо. Он лихорадочно искал ошибку, контрплан, но не видно было — контр-чего?

Оба кореша со звонком враз поднялись, бок о бок, так и пошли к выходу, Георгий — за ними. В ногу пройдя по коридору, свернули направо, и Георгий понял. Идут в деканат. Скажут… ах, черт!., скажут, как есть. Скажут — подбросили. Баранович: ищите, кому это выгодно, криминалист, сука. Ну, и кому это выгодно? — Георгий вспотел. — На Сашульку и не подумают, куда там! Да и не было его, ах ты блин! Не было ж его на втором часе, сам услал. — Мысли неслись с подобающей скоростью, набегая одна на другую, отскакивая от спин впереди, как сухой горох. — Сам же и услал, идиот, а так бы на него… ах ты, Господи… Ну и что? — Георгий внезапно остановился. — Ну, подумают на меня. А доказательства? Доказательства? А и не надо! — он снова сорвался с места. — Хватит того, что заподозрят, хрен знает — куда там чего записывается, и не скажут ни слова, а занесут — и гуляй, Вася…