Остров забвения

Он присел на каменный выступ и долго смотрел вдаль. Небо было молочным, воздух свежим, но не холодным. И дул ветер. Здесь всегда дул ветер.

Он был не уверен, самое ли это красивое место, где он бывал, – наверное, нет. Но сейчас оно было ближе всего его сердцу. Ему нравились одиночество, дикость, непрерывное движение облаков, и моря, и жесткой травы, взлеты и падения птиц. То, как все это поглощало, но при этом оставалось совершенно равнодушно к его присутствию.

Другая сторона острова была мягче: более защищенная, ближе к воде, хотя бакланы могли реветь и выть и там, и море было достаточно суровым, чтобы лодки оставались на причале по нескольку дней, и движение парома останавливалось.

Смог бы он жить здесь? Круглый год, когда по три месяца темно, а темно здесь значит черным-черно? Круглый год, когда из-за погоды можно застрять на острове на неделю или больше? Электронные коммуникации здесь настроили хорошо, так что с внешним миром можно было контактировать так же спокойно, как и на материке, но это означало только слова, сказанные или написанные, несущиеся туда и обратно по киберпространству, а не живое человеческое общение.

«И все-таки… – думал он, щурясь от солнца, которое только что поднялось, выглянуло из-за горизонта и сверкнуло на поверхности моря. Он увидел, как головы трех тюленей всплыли из-под воды совсем рядом с берегом, – и все-таки…»

Тюлени исчезли так внезапно, что он оглянулся посмотреть, чего те испугались, и разглядел фигуру, движущуюся вдоль пляжа рядом с кромкой воды. Это была женщина в рыбацких сапогах и длинном водонепроницаемом плаще землистого цвета; вокруг шеи у нее был намотан шарф, скрывающий большую часть волос. Она шла уверенно, широкими шагами, и глядела на песок. Через несколько мгновений она наклонилась, подняла что-то, рассмотрела и опустила себе в карман. Пройдя еще немного, сделала это снова.

Прочесывает пляж, значит. И сейчас, наверное, можно ожидать хорошего улова, ведь море ушло и оголило полоску камней и мусора. Отлив тут всегда происходит мгновенно. Женщина продолжала идти дальше. Она не видела Саймона. Он не двигался. Через какое-то время она скрылась из поля зрения за ближайшим выступом, и тюлени вынырнули снова.

Три

– Одна минута.

– Я готов.

Феликс прогромыхал вниз по лестнице. Серые шорты. Серый пиджак с небесно-голубым кантиком, обозначающим, что он из церковного хора. Без кепи. С кепи было покончено в первые дни Сэма в школе.

– Гобой?

Он бросил на своего отчима, Кирона Брайта, печальный, снисходительный взгляд. Если он и мог что-то забыть, то точно не свой гобой – инструмент, за который он взялся с таким энтузиазмом, что тот стал как будто продолжением его тела всего за несколько месяцев.

– Тогда вперед!

Маршрут Кирона до Бевхэма и полицейского управления не проходил через собор, но в первые же дни своего брака с Кэт он предложил ей отвозить Феликса на утреннюю репетицию.

– Это же так просто, – сказал он. – Таким образом я получаю Феликса в свое распоряжение каждое утро. И первым прихожу на работу. И таким образом этого не надо делать тебе, и если даже мне немного не по пути, то уж тебе, если ты едешь в клинику, – тем более. Решено.

В этом был смысл, но для нее главная причина казалась не такой очевидной и практической. Муж хотел установить связь с ее младшим сыном, и, кажется, Феликса устраивала сложившаяся ситуация – впрочем, Феликса устраивало по большей части все. Он был уравновешенным ребенком, довольным жизнью, он принимал ее как есть, наслаждался тем, что она предлагала, и его редко что-то тревожило даже на мгновение.

Ханна, которая сейчас училась в школе сценического искусства, из беспокойного ребенка превратилась в талантливую молодую девушку и теперь разделяла легкую жизнерадостность Феликса. Сложным был Сэм, ее старший.

Она посмотрела, как машина свернула с дорожки и ее сын повернулся к Кирону, о чем-то оживленно тараторя, а потом тихо выругалась, вспомнив, что забыла напомнить им о своей вечерней репетиции в Хоре святого Михаила, первой в этом сезоне. Вспомнит ли Кирон, что они с Феликсом сегодня останутся ужинать одни?

Кирон вспомнил. Ее напоминание было бы излишним. Он был Мистер Организованность, Мистер Порядок, Мистер Рациональность.

А еще он был мужем, которого она не искала и не рассчитывала обрести после смерти Криса. У них были некоторые общие черты, как она часто замечала, но организованность была не одной из них. Только в своем отделении Крис был таким. Но его верность и преданность работе были неизменны, и Кэт уважала это, как и тот факт, что работа занимала первое, второе и третье места в его жизни, отодвигая ее. По-другому она бы и не согласилась. В то же время, думала она сейчас, поднимаясь наверх, чтобы накраситься и подготовиться к новому дню, она и сама часто ставила работу превыше всего, и это не всегда способствовало облегчению семейной жизни. Когда она была врачом общей практики – до установления новых порядков, когда с них сняли такие обязанности, как ночные смены и выезды по выходным, – она разрывалась между пациентами и детьми, и только тот факт, что Крис тоже был врачом, делал это приемлемым. Когда она стала медицинским директором в Имоджен Хаузе, лаффертонском хосписе, она тоже оказалась между молотом и наковальней, долгом и обязательствами.

Сейчас же Кэт снова работала врачом на полставки, партнера по общей практике у нее не было. Неужели все произошло наоборот? Теперь, когда двое ее детей большую часть времени проводят вне дома и муж может разделить с ней свободное время и домашние обязанности, не должна ли она уделять работе больше времени?

Но написание книги о паллиативной помощи в общей практике заполняло оставшиеся часы, и она планировала писать и дальше. Оба ее родителя работали в больницах, а еще читали лекции, участвовали в исследованиях и писали. Она шла по их стопам.

В отличие от Сая, подумала она, открыв тушь и вытащив щеточку. Нужно будет потом написать ему.

А еще ей нужно было связаться с Сэмом. С Сэмом, который уехал в Ньюкасл, якобы чтобы помочь другу освоиться в университете, а скорее, как думала она, чтобы сбежать из дома и принять какие-то решения по поводу своего собственного будущего, – а еще, возможно, чтобы сбежать от своего отчима, хотя насчет этого она была не уверена. Кирон сказал, что между ними все было гладко, просто должно пройти время, чтобы все окончательно устаканилось. Сэм ничего не сказал.

На их свадьбе он был тихим, но вполне веселым. Там присутствовала только семья и несколько близких друзей, проходила свадьба в маленькой часовне Богоматери в соборе. Они с Кироном с самого начала решили, что ее никто не поведет под венец и что они выйдут к нему вместе, как равные. К тому же ее отец с самого начала заявил, что не придет. Саймон еще не оправился после того, как оказался на пороге смерти из-за нападения, потерял левую руку и провел несколько недель в больнице. Он казался довольным, но немного отчужденным и по-прежнему несколько потерянным. Это был хороший день, и у Кэт не осталось сомнений по поводу повторного брака. Она была рада, когда все кончилось и они смогли спокойно погрузиться в повседневную жизнь, – после нескольких дней в Нью-Йорке, которые Кирон преподнес ей в качестве сюрприза.

Она завершила свой макияж, еще раз прошлась расческой по волосам и отправилась в отделение, отчетливо ощущая, что работа уже не вызывала в ней прежнего воодушевления. Все изменилось. Кризис общей практики оставил глубокую рану в душе всех тех, кто отдавался уходу за пациентами со всей страстью и преданностью, а пациенты, в свою очередь, утратили все иллюзии по поводу врачей и тех услуг, которые они предоставляют, и, следовательно, стали более требовательными и склонными к жалобам.

На своем сиденье она нашла листок бумаги.

«Выше нос. Это будет прекрасный день. Люблю. К.».

Он оставлял такие записки – не каждый день, чтобы она не могла к ним привыкнуть, а от случая к случаю: клейкая бумажка на зеркале или подушке, вырванный из блокнота лист в машине, как сегодня. Она опустила его в сумку, улыбаясь и выезжая на дорогу.