Страница 22 из 46
Второй рыцарь — сэр Кэдоган — оказался слишком слабым противником, чтобы Джон мог проиграть ему убедительно. Немалую роль в этом сыграл шлем рыцаря: изготовленный по новомодному лекалу, он закрывал чуть ли не две трети лица. Видимо, чтобы хватало места для тонкого золоченого узора. Вся эта красота закрывала рыцарю обзор, и он мог только неловко топтаться.
Проиграв, пыхтящий сэр стянул шлем и протянул меч вперед рукоятью — между прочим, золотой.
— Что вы, сэр, — сказал Риз. — Я против того, чтобы грабить достойных противников.
— Нет-нет! — воскликнул рыцарь, картинно подкручивая небольшие, по последней итальянской моде усики. — Возьмите, а не то я обижусь! Ни один турнир не оставлял меня в долгу!
Сэр Кэдоган демонстрировал свое умение проигрывать с размахом: кроме меча он навязал Ризу еще красивую перевязь и ножны. Прекрасно зная, что нигде не рискнет показаться со столь запоминающимся оружием, Джон потащил все это в их шатер — где и нашел мирно спящего Гарольда. Лорд Руквуд прикорнул на запасном седле, положив голову на тюк с сеном, притащенный сюда ранее хозяйственным Фаско.
Джон не стал его будить, только сгрузил перевязь у входа. Может, она Грачу еще на что-нибудь пригодится. Например, подкупить кого-нибудь.
Каждый бой длился недолго, раз пять прочитать «Отче наш» — и то можно не успеть. Но рыцарей, изголодавшихся по турнирам, со всей Англии собралось довольно много, а потому очередь до каждого доходила не скоро. В результате к третьему бою Джона с неба уже лился накаленный жар, и кольчуга будто сделалась тяжелее обычного. Заставив третьего рыцаря сдаться, Риз ощутил нехороший холодок между лопаток и тут же выругал себя — Грач там спит в шатре, один, мало ли что может случиться! Он поймал герольда за рукав и торопливо отказался от последующего участия — мол, беспокоит рука.
Тот посмотрел на Джона равнодушным взглядом и ничего не сказал, только пометил что-то на вощеной табличке. Однако, когда было объявлено о том, что рыцарь Черного Дрозда выходит из игры, зрители разразились недовольными воплями.
Ризу до этого дела не было: поручив Фаско выбивание трофеев из третьего рыцаря (то был чей-то богатенький сынок, разнаряженный в пух и прах и без настоящего боевого опыта, так что Риз посчитал, что ему только на пользу пойдет расстаться с оружием и лошадью), он рысью поспешил в сторону их палатки.
Грач спал по-прежнему, на сей раз целиком перебравшись на тюк с сеном и раскинув руки. А рядом замер один из слуг де Бомона в красно-зеленой ливрее…
Нет!
Желудок Риза перевернулся.
Над Грачом, беззащитно спящим, стояла Юдифь — одетая в красно-зеленую ливрею лакеев Бомона. Точно как она и предсказывала. («Черт побери! — подумал Риз с леденящим ужасом. — Я оглядывал служанок, но нет бы взглянуть на слуг!»). Стояла и улыбалась, бестрепетно глядя Ризу в глаза.
Интерлюдия 10. О природе видений
…И это сбылось.
Его вздернули высоко, так, что он хрипел и дергал ногами, елозя пальцами по суровой пеньковой веревке, что врезалась ему в шею.
«Надо же, как я хреново вздернул, — сказали снизу, в неимоверной дали. — Не выспался, что ли?»
«Кажись, не врал, что знатный человек и вешать его не положено! Эрл, надо же… Ну пусть повисит, потанцует…»
И ушли, и пропала всякая надежда спасти Нейтана и себя самого. Воздуха не хватало, шея пухла, он бился, разрезая веревкой в кровь руки, и виделось ему чье-то лицо — никак уж не такое, каким положено мерещиться в последний час.
Не Грация, не Нейтан даже: какой-то смуглый заросший вояка с ледяными глазами и пальмовые четки, вдавленные в грязь, заляпанные кровью… Потом — женщина, простого сословья, в доме какого-то мастерового, который бил ее ногами, как самого Гарольда только что били. Какой-то город вокруг них, английский, маленький, на берегу реки, с деревянными церквями…
Вдруг мерзлая земля метнулась навстречу, жестко ударила по свежим ушибам. Все еще хрипя, Гарольд завозил руками по горлу, но тут подоспел Фаско, ругаясь на чем свет стоит. Гарольд понял, что Фаско перерезал веревку, снял его с дерева, и теперь можно жить.
А он-то раньше думал, что Фаско его предал — сбежал.
Удушье не проходило, хотя воздуха теперь хватало, боль в шее была такая, словно веревка таки отделила голову от тела. Гарольд понял: вот она, смерть. Прежняя жизнь ушла безвозвратно.
А еще понял, что надо найти какую-то мертвую женщину в каком-то городе и дикаря, который придет за нее мстить.
Он не знал, что этот дикарь еще явится ему во сне не раз — как наемник, как раб, как рыцарь…
Глава 10. Грач
Учителя, которые учили Риза воинскому искусству, очень ценили боевую ярость. Считалось, что просто так махать мечом может кто угодно, но только настоящий мастер способен отбросить все лишние мысли и довериться воле своего тела. Ярость, мол, способствует вхождению в это особое состояние — викинги хорошо это знали. А вот маэстро Франко учил Джона не давать волю эмоциям. «Да, — говорил он, — может быть, твое тело и способно выбраться из какой-нибудь переделки вперед твоих мозгов. Но не меньше шансов на то, что оно само эту переделку устроит».
Кто знает, может быть, эти слова остановили Риза, и он умудрился-таки не сломать спину Юдифи о сундук с оружием. Может быть. Когда первый приступ ледяной, нерассуждающей ярости отхлынул, он держал ее за горло, прижимая к сундуку, и она хрипела — на губах булькала слюна.
А может быть, его остановил крик Грача.
— Риз, Риз! — восклицал он, держа Джона за рукав.
Чуть ли не первый раз, когда Грач назвал Джона именем, данным матерью.
Риз медленно разжал руку — не до конца, ровно настолько, чтобы дать Юдифи возможность дышать.
Она жадно вдохнула несколько раз, но почти сразу вернула себе самообладание — улыбнулась полубезумно, фанатично.
— Сэр Джон, — сказала она. — Ради бога, я вовсе не хотела твоему сеньору ничего плохого. Впрочем, я догадываюсь, что он тебе не сеньор. Ты ни разу не назвал его милордом, не так ли?
— Ты подслушивала наш разговор за ужином, — прорычал Риз, вновь чуть сильнее нажимая на ее горло.
— Да, но не так уж много я услышала, вы говорили очень тихо. Болтаться возле оружейной палатки оказалось полезнее…
Риз почувствовал, как его пальцы сжимаются почти помимо его воли.
— Сэр Джон! — скомандовал Грач, и Риз отпустил шею Юдифи еще до того, как он договорил до конца. Она сползла на пол, потирая горло и кашляя.
— Госпожа Руфь, — произнес Грач почти мягко. — Объясните мне, что вам нужно от меня?
Юдифь широко улыбнулась.
— Ах, я так и знала, что ты лучше меня овладел видениями и можешь видеть то, что угодно тебе! Узнал все обо мне божественными способами, не так ли?
— Вполне человеческими, уверяю вас, — поморщился Грач. — После вашего столкновения с сэром Джоном я навел кое-какие справки… И узнал о монахине-расстриге из Бретани, которая сбежала, прихватив кое-какие порочащие мать-настоятельницу письма. Потом она использовала эти письма для весьма остроумного шантажа… Манера напомнила небезызвестную Юдифь, прогремевшую на лондонском дне; я соотнес одно с другим.
— Но ты ведь владеешь видениями, разве не так? — требовательно спросила она. — Ты научишь меня? О, пожалуйста! Я так мучаюсь всю жизнь, я думала, это от дьявола, я гнала их, я пыталась понять их… Но ничего мне не было ясно, пока я не увидела тебя! Ты ведь глава тайного ордена, так? У тебя есть знания? Прошу, поделись ими со мной! Я буду достойна! Сделаю все, что ты скажешь!
Ее красивое, подвижное лицо растеряло и дерзость, и безумие. Осталась мольба, остался почти религиозный восторг. Так она была еще лучше, чем помнилось Джону, и он сердито прогнал эту неуместную мысль — еще не хватало восхищаться убийцей и обманщицей! К тому же — монахиня-расстрига! Нельзя сказать, чтобы Джон так уж любил монахов, но человек, который плюет на свои обеты, не может быть хорошим человеком.