Страница 25 из 27
— У него есть такая бумага, — кивнул Курширмат на своего военного советника. — Покажи ему карту, подполковник...
— Вас произвели в подполковники, господин есаул? — спросил Ушаров, присаживаясь к столику. — Поздравляю с повышением в чине!... Прыгаете через ступеньку?
Ситняковский нахмурился, но сдержался и не ответил, откинул обложку блокнота и несколько страниц. Ушаров увидел четко вычерченный план станции и окрестности.
— Очень точно изображено, господин подполковник, — похвалил Николай. — Так, вот, смотрите... На самой станции сейчас находятся два эскадрона и рота пехоты. К ночи в район станции будет выведен еще эскадрон. Они перекроют вот эту дорогу. — Он перечеркнул короткой и жирной линией дорогу, ведущую от города на Маргилан. — Командование опасается, что нападения можно ожидать с этой стороны.
— Где стоят орудия, пулеметы? — спросил Аулиахан-тюря.
Ушаров нарисовал кружочки по краям перрона и на крыше одного из четырех вагонов «с оружием».
— Артиллерии не будет, — сообщил Николай. — Станция и подступы к ней простреливаются крепостной батареей.
— Так что за движение происходит на Соборной площади? — напомнил Ситняковский.
— Город готовится отметить третью годовщину Революции... Перед штабом состоятся военный парад и демонстрация... На площади будет дан артиллерийский салют.
— Так... — произнес Ситняковский. — Значит в район станции ночью будет стянуто три эскадрона конницы и рота пеших... Около тысячи штыков...
— Так точно!
— Камчибека задержали вы? — спросил Аулиахан-тюря.
— Камчибека Ильбигиева? — переспросил Николай. — Нет. Мои люди его не задерживали... А он точно арестован?
— Да... Его задержали в районе станции.
— Его многие знают. Молодой человек храбр, но рисковал зря... Ему не следовало появляться в районе станции в такое время... На станции много моих людей и людей из особого отдела... Очевидно, его взяли работники Мирюшева...
— Это точно? — переспросил с недоверием Аулиахан.
— Что не мои — точно. Мне бы сегодня доложили. Он что-нибудь знает о ваших планах, ваша светлость? — с нарочитым беспокойством в голосе поинтересовался Ушаров.
— Он знает мало, — сообщил Аулиахан-тюря. — Знает столько, сколько положено моему адъютанту.
— Если он будет молчать, мне легче удастся выручить его из беды. Я завтра же затребую его дело к себе.
— Завтра? — переспросил Курширмат, молча стоявший за спиной Аулиахана. — Хорошо.
И, обращаясь к Ситняковскому, произнес:
— Вы свободны, подполковник. Мне нужно поговорить с Петухом...
Ситняковский встал, спрятал блокнот в полевую сумку и вышел, оставив сумку на столе. Курширмат опустился на его место, уставился в лицо Ушарова.
— Молодец, Петух! — промолвил он, наконец. — Я очень тебе признателен за ценные сведения. Но они, — он кивнул на низкую дверь, за которой скрылся Ситняковский, — русские офицеры, требуют твоей смерти, Петух... Они утверждают, что ты все равно большевик. Половцев хочет нарезать звезд на твоей спине... Таких больших, как нарисованы на фаэтоне... Мой отказ обидит их и вызовет недовольство у моих курбаши. Как мне быть, Петух?..
«Началось», — спокойно, как ему показалось, подумал Николай и машинально пригладил ладонью ровный пробор. — Петерс был прав... И я, в общем, тоже знал это... Я же был готов к такому исходу»...
Но Николаю Ушарову, двадцатитрехлетнему парню, очень хотелось жить. И он произнес горячо:
— Я сделал все, что мне было поручено, гази. Я не буду утверждать, что мне было трудно узнать интересующие вас сведения... Но я ведь мог не приезжать сюда сам сегодня, если бы знал, что так обернется для меня эта история. Я мог договориться с вами о том, что вы пришлете ко мне своего человека!
Курширмат рассмеялся:
— Это верно! Но это ты придумал только что. Теперь ты, Петух, в курятнике и повара точат ножи. Скажи, Петух, я честно с тобой рассчитался заранее? Я тебе ничего не должен?
— Вы щедры, джан-додхо. Если вы так же великодушны и справедливы, то сохраните мне жизнь.
Николай подумал, что, если Курширмат уже решил выдать его на расправу белогвардейцам, то не стал бы сообщать об этом. «Видимо, он расправится со мной иначе или позже. Но зачем я ему понадоблюсь позже? Ведь он может не сомневаться, что теперь я не захочу ему служить ни за какие коврижки!..»
Курширмат полез за пазуху и извлек небольшой мешочек, развязал шнурок и сказал с улыбкой:
— Сейчас мы узнаем, как с тобой поступить... Кости покажут твою судьбу... Ты веришь в гадания? Нет! Ты ведь — большевик, Петух...
— Я не верю гаданиям, — согласился Ушаров.
— Это твое дело. А я верю! И он — верит! — сказал Курширмат, кивнув на Аулиахана. — Ты можешь не верить, но что кости скажут мне, так и будет, Петух!
Он уложил ашички одна к другой на пальцах правой руки и ловким движением кисти швырнул их на стол.
— Тава... тава... чик... одна — алчи!
Он собрал кости и ссыпал в мешочек.
— Так ты сказал, что кызыл аскеры перекроют только дорогу из Маргилана? Одну ее? — спросил он, спрятав мешочек за пазуху. — Но ведь ты можешь солгать и послать моих джигитов на смерть! Чем ты докажешь, что сказал правду и остальные дороги станции не охраняются?
Николай пожал плечами.
— Кости показали, что ты еще будешь кукарекать, Петух. Ты мне нужен. Я даю тебе возможность выбора: или тебя зарежут сегодня, или ты докажешь мне, что все сказанное — правда. Ты поведешь на станцию мою первую отборную сотню. Выбирай! Если в бою останешься жив — такова воля аллаха! Ну?!
Ушаров задумался.
— Командующий добр к вам, — промолвил Аулиахан-тюря. — Не исключена возможность, что Камчибек уже выдал вас Мирюшеву... Вы вернетесь и будете расстреляны своими же как предатель.
— Если ты согласишься вести мое войско и останешься жив, я назначу тебя мингбаши, полковником и дам тебе тысячу джигитов, — опять заговорил Курширмат. — Говорят, что у тебя красивая жена... Но ведь у нее глаза зелены, как старая вода в хаузе... Я дам тебе в жены девочек с глазами черными, как ночь... И подарю своего любимого карабаира... Султана подарю... Ну, соглашайся!
— Мне нужно подумать, — произнес Николай. — Дайте мне выпить...
Аулиахан хлопнул в ладоши, в дверь согнувшись вошел рослый джигит.
— Коньяку! — приказал Аулиахан и, обращаясь к Ушарову, воскликнул: — Соглашайтесь! Предложение эмира ляшкар баши делает вам честь!
«Я поведу их меж холмами на Кашгарчи, потом берегом сая к кишлаку Беш-бала и выведу к фруктовому саду... В саду три пулемета... За спиной останутся два эскадрона полка Обухова и шестидюймовки, — размышлял Николай, отпивая мелкими глотками коньяк. Аулиахан размял гранат и, сделав в кожуре отверстие, цедил пенный сок в пиалу. — Допью коньяк и соглашусь... Двум смертям не бывать»...
— У меня нет другого выбора. Камчибек может выдать меня... — сказал он. — Я согласен, гази!
— Правильно! — заключил Аулиахан. — Иначе твои кости уже к утру обглодали бы шакалы... как это случилось с Карапетом...
— Когда будем выступать? — посоветовался Курширмат, взял из рук Аулиахана пиалу с рубиновым соком, поставил перед Ушаровым, что должно было выражать особое расположение.
— Надо двигаться не спеша, чтобы не утомить лошадей, и перед рассветом ворваться на станцию... Советую выступать в три часа утра.
— Будет, как ты сказал, мой будущий эмир ляшкар. — Курширмат дружески похлопал Николая по плечу, потом потрогал ткань гимнастерки, добавил: — В поход наденешь халат и папаху!.. Иначе тебя примут за офицера и убьют раньше, чем мне этого хочется. — Рассмеялся недобро своей шутке.
— Я хочу спать, — сказал Ушаров устало.
— Спи! Будем спать здесь, — кивнул Аулиахан-тюря на курпачи, раскиданные вокруг.
Ушарову показалось, что он совсем не спал, когда рев медноголосых карнаев ворвался в душную комнату. Ни Аулиахана, ни Курширмата в помещении не было. Он плеснул на лицо несколько пригоршней воды из кумгана и вышел в первую комнату, где спали мингбаши и русские офицеры. Их тоже поднял трубный голос карнаев. Одни подпоясывали халаты поясами с подсумками для патронов, другие — бельбогами, еще не пришедшие в себя, были сосредоточенны и молчаливы.