Фаэтон со звездой

За дверью где-то вдали послышались шаги. Чем ближе — осторожнее. Открылась дверь и один за другим вошли в палату Петерс, Ходаровский, Богомолов, Обухов. Они приближались к кровати Ушарова на цыпочках, балансируя руками. Как будто подкрадывались. На лицах напряженная серьезность людей, старательно делающих непривычное дело. «Командиры не умеют ходить на цыпочках», — подумал Николай и сказал весело:

— Я не сплю...

Ян Христофорович вынул из глубоких карманов шинели и положил на тумбочку розовощекие яблоки:

— Вот, гостинцы вам, Николай Александрович. — И самое крупное вложил в ладони Марии, все еще державшей руку мужа.

Богомолов встал в ногах у Николая, облокотился на спинку кровати, Ходаровский сел на стул, предложенный врачом, Обухов пожав руку Ушарова отошел к окну, за которым стояла старая с мокрым и черным от дождя стволом акация. Паскуцкий и Петерс остались стоять.

— Извините, Мария Михайловна, — произнес Петерс, и Мария поняла, что гости хотят остаться с ее мужем наедине.

— Ну, что же дальше было? — спросил Петерс и, подвернув матрац, примостился на краешке кровати. — Итак, вы поехали к Курширмату... А дальше?.. Вам не трудно говорить?..

Неторопливо со всеми подробностями описал Ушаров события той ночи.

— Другого выхода не оставалось... Я вывел банду между холмами. И все боялся, что он, — Николай кивнул на Обухова, все еще глядевшего в окно, — что его эскадроны вступят в бой раньше, чем на станцию втянутся все басмачи.

— Это было исключено, — откликнулся командир полка. — Но вы!.. Вы-то как, дорогой, там...

Петерс склонил массивную голову к левому плечу, глядел на Ушарова молча и пристально, прежде чем последний услышал тихое и проникновенное: «Спасибо, Ушаров».

— Разгром Курширмата полный! — сказал Ходаровский. — В плен сдались сотни басмачей. И сейчас еще идут куршиматовцы сдаваться. Очень много убитых и раненых... Одним словом, победа быстрая и решающая! Остатки банды ушли из-под обстрела крепостной артиллерии не к Гарбуа, а в горы...

— Да, кстати, Елишенко и чайханщик арестованы. Чайханщик назвал на допросе еще нескольких. Один из них поселился напротив разведотдела, — сказал Петерс. — Около вашей квартиры третий день шляются какие-то типы, заходят во двор... Мы попросили Марию Михайловну перейти сюда... В квартире у вас устроили засаду...

Дверь открылась. Зашел Чеишвили, сказал:

— Свидание окончено...

— Еще пяток минут, — попросил Петерс. — Он у нас молодцом...

— Пять — не больше, — неохотно разрешил врач.

— Оставьте нас, товарищи, на пару минут, — попросил Петерс. — Посекретничать надо.

Когда все попрощались с Ушаровым и зачем-то опять на цыпочках вышли из палаты, Петерс произнес значительно, как самое главное, что должен был сообщить:

— Привет вам, Николай Александрович и большое спасибо от Феликса Эдмундовича!.. Поздравляю...

Тугой и шершавый комок подступил к горлу — не продохнуть, хоть плачь. Боясь этой слабости, Николай отвернулся от Яна Христофоровича к стене, вздохнул раз и другой полной грудью воздуха, настоенного на йоде, и когда предательский комок рассосался, сказал тихо:

— Спасибо...

Помолчали. Петерс понимал состояние Ушарова, да сам был взволнован. Минутой позже произнес уже другим, будничным тоном:

— За вашей квартирой наблюдают... Вряд ли разбитому Курширмату сейчас досуг думать о мести... Скорее всего вы ему опять нужны... Что, если мы вас переведем через пару дней домой?

Николай сказал:

— Как прикажете! Я готов выполнить любое задание командования.