Вурдлачка

С этого момента моя жизнь стала немногим лучше, чем прежде.

Голодом морить перестали. Какие-никакие обноски стали отдавать. В начале зимы меня вообще ожидал богатый подарок — шуба. Тёткина шуба. Старая, дырявая, молью поеденная, но всё же шуба. Я подлатала её, как смогла — шить я не умела, пальцы были словно деревянные, когда в руках держала иголку, и с радостью носила всю зиму.

Ещё одним важным событием в той жизни стало знакомство со знахаркой из соседней деревни.

Афтотья, так звали старуху, застала меня, когда я собирала травки для себя и для младшего брата, который прихворал. Она быстро смекнула, в чём мой талант, и взяла меня под своё крыло.

Жить я стала на две семьи. Знахарка этого не одобряла, но понимала, что я рвалась домой из-за подруги, которой стала мне Рирана. Отношение тётки ко мне тоже изменилось, когда она доглядела, что от дружбы с Афтотьей я притаскивала травки и снадобья, которыми пользовались все домашние.

Не все приняли новую помощницу знахарки. Было дело меня даже оболгали, подменили снадобье на другое, и корова у нашего соседа издохла.

Сколько было крику!

Вся деревня сбежалась к нашему дому, требуя выдать оборванку.

— А ну разошлись! — с порога гаркнула на пришедших вершить самосуд тётка. — Нечего наговаривать на девчонку. Сами опрохвостились, а на девку все беды повесить решили. Носом-то пронюхали б, и нашли б виновного.

Я была удивлена и несказанно рада её заступничеству.

Дело в том, что жили мы на границе Длачьего удела, по соседству с землями странных вурдов, пришедших из Нижних миров, и Резигардом, человеческим государством. Мы — длаки, люди, умеющие менять свое обличье на звериное. Выдавали нас наши глаза, принадлежавшие тому животному, в которого мы превращались. Наши реакции и сила превосходила человеческие. Обоняние, зрение и осязание также были в разы выше, чем у свободников.

Первая трансформация обычно ознаменовала половое созревание, происходившее в двенадцать-четырнадцать лет. У меня такого не произошло. Когда мне минуло пятнадцать лет, превращения так и не последовало. Совсем немногое было у меня от длаков — выносливость, сила да острое обоняние.

Порой мне казалось, что мой нос способен распознать ещё больше запахов, чем у других. Благодаря этой особенности знахарка Афтотья и приметила меня, как она однажды созналась мне. Я не винила её в этом, а наоборот, радовалась, ведь мне нравилось собирать травки, промывать и сушить их. Затем следовало некоторые из них варить, другие измельчить. Причём одно и то же растение можно было использовать в разных средствах, по-разному приготовив. Этот процесс настолько погружал меня в себя, что я бы занималась этим всё время.

И был у меня ещё вытянутый зрачок, зато в остальном глаза почти человеческие, потому что не могло быть у свободника зелёной радужки с красными крапинками. Маленькие клыки не в счёт. Над ними лишь смеялись у нас в деревне. Вообще-то, надо мной всегда насмехались и унижали в деревне и близлежащих поселениях.

Единственным человеком, заступавшимся за меня, стала Рирана. Ею гордилась вся семья. Ри считалась красавицей. Её роскошным темно-каштановым волосам с красным отливом завидовали все женщины. И дело не только в цвете, но и в локонах, завивавшихся так от природы. Я видела такие локоны на кукле, принадлежавшей дочери старосты нашей деревни.

К шестнадцати годам Рирана расцвела. Теперь местные девицы завидовали и её ладной фигурке с шикарными формами. Только одним не вышла сестра — ростом. Она была маленькой, что отразилось и на её звере. Бурая волчица была мелкой на фоне других волков.

А, может, предательство зарождается тогда, когда появляется зависть?

Я завидовала сестре-красавице. Рядом с ней я выглядела нескладной дылдой, лишённой женских округлостей. Мои каштановые волосы тоже вились, но мои кудряшки были настолько тугими и мелкими, что пока не отрасли, чтобы их собрать в пучок, вокруг головы волосы торчали, словно одуванчик. И это служило поводом меня так обзывать. Кстати, это самое безобидное прозвище. Расчесывать подобную гриву было настоящим мучением. Расчески застревали и ломались. Когда волосы достигли плеч, я с радостью стала их собирать в хвост, а потом в пучок. Лишь бы не расчесывать.

Да, зависть — нехорошее чувство. Но от него никуда не деться. Хоть раз, но каждый из нас его испытывал. Признайтесь себе в этом. Никогда не лгите себе. Признайтесь, и пусть это будет вашей тайной. Вашей и вашего сердца. И не маскируйте зависть благими намереньями. Это подло. Вот еще один вид предательства. Вы предаете не только тех, кому завидуете, но в первую очередь самих себя, потому что уже не можете быть честным даже наедине с собой.

Завидовала я сестре ещё и потому, что у неё была семья, которая любила её. Ри дарили подарки на дни рождения и праздники, покупали новую одежду взамен старой. Я же довольствовалась её обносками. И то не всеми. Ведь были ещё и младшие сестры, которым эти вещи нужнее. Стоит ли говорить о том, что одежда Рираны была мне короткой и мала? На Чучело я обижалась, но молча глотала несправедливое отвращение окружающих, прячась ото всех в домике знахарки, где занималась самым желанным делом — готовила снадобья и мази, которые потом у Афтотьи брали жители местных деревень.

Так и дальше продолжалось бы, если б не одним летним вечером тётка не завела странный разговор за ужином.

— Сынок кузнеца, Вербор, засматривается на нашу Диону, — приторным голоском как бы невзначай проговорила она.

От её пристального взгляда мне стало не по себе. Даже кусок в горло не лез.

— Это очень хорошая партия для тебя, Диона, — впервые высказал свое мнение в отношении меня дядя. — С учётом того, что ты не можешь обращаться, да и приданного за тобой нет. Он — лучший вариант. В почёте будешь жить.

И в чёрном теле, забыл он добавить. У бесприданниц судьба такая — работать за кусок хлеба на семью мужа и мнения собственного не иметь. Это много позже, когда я выросла, жизни хлебнула через край, ко мне пришло осознание того, что в тот момент я не могла так думать, потому что не умела мыслить самостоятельно.