Арктическое лето

Придворные закивали головами, соглашаясь с правителем. Морган уставился на носки собственной обуви. В тот момент он не мог не согласиться с Их Высочеством – в таких людях, как Морган, не было ничего хорошего.

Вечером, как обычно, Морган отправился в дом Баи-сагибы, чтобы присоединиться к собравшемуся там двору. Как всегда, он сел по правую руку от своего хозяина, который, казалось, не замечал его. На всех прочих лицах Морган читал следы осведомленности во всем и отсутствия уважения к нему, Моргану.

А потом пришел тот самый кули. Встав напротив, среди зрителей, он сердито смотрел на Моргана, и в его глазах царило непонимание. Почему сагиб не пришел, как они договорились? В половине восьмого он наверняка ходил на дорогу к гостевому дому и прождал напрасно. И вот теперь он стоит, укоризненно глядя на Моргана через пространство двора.

Морган его не замечал. В предыдущие вечера кули сидел там же, в том же самом дворе – улыбался и натягивал набедренную повязку на ноги, чтобы скрыть их, и таким образом просигнализировать англичанину, что он здесь. Но сегодня кули для Моргана не существовал или существовал как значимое отсутствие, как пустое пространство, незаполненное страстью.

То же самое происходило и в последующие дни. Так же настойчиво, как он преследовал юношу все предыдущее время, Морган сторонился его, старательно избегая комнат, в которых тот работал, и, уходя подальше от своего жилища, едва приходило время освежать татти. Когда же он видел своего мучителя, у юноши был взгляд, в котором удивление смешивалось с надеждой – он ждал то ли свидания, то ли какой-то платы. Он мог запросто устроить сцену, поэтому мягкое английское сердце Моргана уходило в пятки даже тогда, когда кули молчаливо стоял в коридоре или после захода солнца в саду белела его фигура.

Мучение длилось четыре дня. Потом он отправился в дом Баи-сагибы после полудня. Было несказанно жарко, и потому людей вокруг не наблюдалось – отличное время для откровенного разговора. Бапу-сагиб дремал под крытым жестью навесом, окруженный потерявшими от жары сознание придворными.

– Могу я поговорить с вами, Ваше Высочество?

Впервые со дня приезда Морган использовал эту официальную форму обращения.

– Конечно, говорите.

– Я бы предпочел разговор без свидетелей. Если вы не возражаете, – добавил Морган.

Магараджа поднялся; похоже, он был озадачен. Они перешли двор и устроились в тени дерева.

Морган колебался не дольше одного мгновения. Он заранее отрепетировал то, что собирался сказать, а потому оттягивать разговор не имело смысла. Позор, который он переживал, давал ему особую власть над людьми.

– Наконец я все решил, – провозгласил он, – и могу говорить. Раньше я не мог этого сделать.

Он сделал глубокий вдох и продолжил:

– Думаю, вы знаете про мою беду.

– Говорите, Морган. Я заметил, что вы обеспокоены.

Морган посмотрел на землю, и его внимание привлекли муравьи, что, проползая цепочкой, исчезали в отверстии у корней дерева. Вид энергичной деятельности, которую маленькие существа развели среди всеобщей апатии, утешил Моргана. Он сказал:

– Я пытался вступить в плотские отношения с одним из кули, и это стало всем известно.

– С кули-девушкой?

– Нет, это был мужчина.

Голос Моргана дрогнул, но он овладел собой и продолжил:

– Вы все знаете, и если вы согласны, я подаю в отставку.

Магараджа, нахмурившись, выпрямился, а затем вновь откинулся корпусом на ствол дерева.

– Но, Морган, – сказал он, – я ничего об этом не знаю.

Белый день взорвался и разлетелся на куски.

– Я прошу прощения, но это невозможно, – произнес Морган.

– Да нет же, я впервые слышу об этом!

Но Морган все еще не верил Бапу-сагибу. Его преступление было столь очевидно, и все без исключения о нем знали!

И Морган принялся расспрашивать магараджу о значении всех тех слов, которые тот произносил, а также о причинах его дурного настроения в предыдущие дни. Но все, как оказалось, касалось вполне невинных вещей. Страус, похоже, был просто метафорой; маленький мальчик, красивший панели, вызвал раздражение магараджи тем, что путался под ногами. И постепенно, несмотря на все еще неразрешенные сомнения, Морган начал осознавать, какую огромную ошибку совершил.

Какая нелепость, какая глупость! Все знаки и намеки, что он читал на лицах и во взглядах окружающих и насчет значения которых был абсолютно уверен, неожиданно оказались намеками и взглядами самого невинного свойства! Все легко объяснялось. Никто ничего не знал, и никто никого не осуждал. Все это он просто себе вообразил.

И в тот же миг он понял, что все, чего он боялся, сейчас осуществится. Но не потому, что его обнаружили, а потому, что он сам обо всем рассказал. Даже в таких крайних обстоятельствах он смог почувствовать иронию судьбы.

Но Бапу-сагиб, похоже, не особенно и сердился. Тем же мягким обеспокоенным тоном он спросил:

– А почему мужчина, а не женщина? Разве иметь дело с женщиной не более естественно?

– Не в моем случае, – ответил Морган. – Я к ним ничего не чувствую.

– Но это же все меняет, – сказал магараджа. – Вам незачем осуждать и стыдить себя.

– Я не знаю, что есть «естественно».

– Вы правы, Морган, – покачал головой Бапу-сагиб. – Мне не следовало пользоваться таким словом.

И, увидев слезы в глазах своего личного секретаря, он поспешил сказать:

– Только не волнуйтесь, не волнуйтесь! Единственное, что меня печалит, – что вы мне все не рассказали раньше. Я мог бы избавить вас от переживаний. Вы можете рассказать мне об этом кули?

Морган, ничего не утаивая, рассказал все. В пылу исповеди он по собственной инициативе поведал магарадже и о таких интимных деталях истории, каковыми были грязные фокусы, с помощью которых он искал облегчения. А когда он закончил, Бапу-сагиб воскликнул:

– Но у вас очень надежное положение!

– Вот как?

– Конечно! Я боялся, что у вас была связь с этим кули. В таком случае могли бы появиться проблемы. Но вы даже не целовались, поэтому не стоит беспокоиться.

Приглушенным голосом, заговорщицки, он продолжал:

– Всегда, когда у вас возникают подобные проблемы, приходите с ними ко мне. Я смог бы найти для вас кого-нибудь надежного среди своих потомственных рабов, и вы спокойно привели бы его в свою комнату.

Увидев выражение лица Моргана, магараджа покачал головой.

– Действительно, что я не очень хорошо отношусь к подобным делам, – сказал он. – Но в вашем случае это совсем другое. И, прошу вас, не занимайтесь самооблегчением. Это ужасно.

– Я хочу еще сказать, – проговорил Морган, – я искренне сожалею о том, что подвел вас…

Он чувствовал себя так, словно происходило его примирение с отцом – отцом, который был на девять лет моложе его самого. И это чувство едва не заставило его зарыдать. И магараджа тоже расчувствовался, но вовремя взял себя в руки.

– Черт побери, – сказал он. – Прекратите, Морган! Все произошедшее нужно воспринимать только со смехом.

Смех, правда, в эту минуту вряд ли был возможен. Но магараджа, сразу же принявшийся размышлять о возможных кандидатах, умело снял неловкость.

– Так-так, – говорил он. – Я не думаю, что вы видели моего слугу по имени Арджуна. Большей частью он находится в Святом храме в Старом дворце; очень изящно сложен, как девушка. Есть один человек на кухне… Но он староват – двадцать восемь лет. Подождите, дайте подумать… Еще есть один юноша, он цирюльник, хотя, как я думаю, занимается и такими вещами. Но сперва нужно удостовериться, не будет ли проблем с этим кули. Я уверен, он не собирался вам навредить.

* * *

Легкость, ощущаемая Морганом все последующие дни, давала иллюзию полной невесомости; чувства же его обострились до предела. Как прекрасен был жаркий сухой воздух! Солнце уже не обжигало кожу. Всем нутром Морган чувствовал приближение сезона муссонов. Время от времени начиналась электрическая гроза с мощными порывами ветра и бьющими в землю молниями. Но гроза никак не могла разродиться дождем, и, когда тучи покидали небосклон, высоко в зените сияло созвездие Скорпиона. Никогда до этого холодные острия звезд не били в его плоть с такой силой, никогда небо не ласкало его так нежно своей широкой ладонью.