Арктическое лето

В глазах прочих пассажиров они были престранной компанией. Понятно, они осознавали меру своей эксцентричности и нисколько ее не скрывали. Временами они испытывали огромное удовольствие, громко обсуждая на людях такие глобальные вопросы, как достоинства прозы Достоевского в сравнении с прозой Толстого или наличие сценического таланта у Нерона, любившего, как известно, играть в римском цирке. Для офицеров, чиновников и просто путешествующих европейцев, каковые составляли основную массу пассажиров, нелепые выходки этих вечно посмеивающихся интеллектуалов были поводом держаться начеку. Однажды за чаем, когда, выстроившись в рядок, они попивали из чашек, сидевший напротив них офицер разразился диким хохотом. С виду они принадлежали к приличной публике, по сути же – не вполне. С ними не было жен, и они не участвовали в играх на палубе и в костюмированных балах, которые проводились внизу. Ирония, с которой они ко всему относились, принималась за недостаток серьезности. Поэтому их стали называть Профессорами, а иногда – Салоном. Произносилось это обычно тоном, в котором фамильярность уживалась со злобой.

В один из последующих дней Сирайт стал почетным членом Салона; отныне он восседал с Профессорами за одним столом и прогуливался в их компании по палубе. Относясь к нему поначалу с опаской, в конце концов Морган и его спутники пришли к выводу, что Сирайт им нравится. Под маской военного скрывалась поэтическая душа, настоящий романтик. Он был начитан, остроумен, и с ним было легко. Манеры у него были самые благородные, а жизнь – изумительно интересной, о чем он поведал в серии замечательных анекдотов, в которых частенько сам препарировал себя собственным остроумием. Их он рассказывал, играя своим богатым баритоном, подходящим и к громким разговорам, и к интимной беседе. Вскоре он принялся настаивать, чтобы они непременно посетили его на границе, где стоял его полк, и все согласились, что это отличная идея. Он бы свозил их на пикник к Хайберскому перевалу, соединяющему Пакистан и Афганистан, и показал бы самый край империи.

Но пока нужно было завершить путешествие на корабле, по обеим бортам которого до самого горизонта простирались искрящиеся солнечными бликами морские просторы. Многие пассажиры, в возбуждении ожидавшие появления на горизонте твердой земли, часами не отходили от поручней. Первыми предвестниками приближающейся суши послужили две бабочки, порхавшие над палубой. Заметив их, Морган воодушевился, но бабочки исчезли, а земля все еще не показывалась.

На следующее утро Треви разбудил его и сообщил, что Индия уже видна. Они вчетвером выстроились на палубе и разочарованно смотрели, как темная полоса на горизонте превратилась в то, чем и была, – в цепь печальных облаков. Но чуть позже в морской дали действительно появилось то, что, вне всякого сомнения, являлось сушей – линия красных холмов, по всей видимости, необитаемых. По одному ему известной причине Морган вспомнил Италию. Уже достаточно давно он заметил сходство береговой полосы Южной Европы и Южной Азии – и там и здесь в море выдавались три полуострова, при этом в северной части центрального громоздились горы; Цейлон же вполне мог занять место Сицилии. Но открывающуюся перед ним Италию он не узнавал, словно она явилась ему во сне, беспокойном и намекающем на некую угрозу. Наконец они прибыли под аккомпанемент соответствующих случаю суеты и скуки. Последний обед в компании совершенно несимпатичных людей – и вот уже гребные баркасы понесли их к береговой линии. Когда они приближались к берегу, Морган, сидевший на корме маленького суденышка рядом с Голди, заметил на передней банке Сирайта, который устроился рядом с молодым индийцем, и беспокойные воспоминания охватили его.

– Интересно, почему это Сирайт хотел его убить? – сказал он.

– Что? – не понял Голди. – Что ты имеешь в виду?

Морган напомнил Голди об инциденте, произошедшем около двух недель назад в Порт-Саиде. По кораблю гуляла странная история: индиец пожаловался стюарду на своего соседа по каюте за то, что тот якобы хотел выбросить его за борт. Потом, правда, они помирились и вновь стали лучшими друзьями. Тогда Морган не придал этому значения, но сейчас вместе с вопросом, который беспокоил его, воспоминание вернулось.

Голди озадаченно прищурился.

– Ты ошибаешься, – сказал он. – Это был не Сирайт.

– Вот как?

– Конечно же, не он. Сирайт рассказал мне эту историю.

– Ну разумеется, – согласился Морган, изрядно смутившись. – Не понимаю, почему я так сказал…

Не было никакой логики в предположении, что Сирайт может делить каюту с индийцем; более чем невероятная мысль. Морган не знал, как это могло прийти ему в голову. Но позже, когда он уже окончательно уверился в своей ошибке, история, которую он себе вообразил, продолжала его занимать. Страсть в тесной клетке каюты, под жарким пустынным небом, страсть, чреватая жаждой смерти, – он чувствовал, что это могло бы стать началом рассказа.

Глава вторая

Масуд

Эта поездка в Индию началась несколько лет назад, причем на суше. В ноябре 1906 года Морган и его мать уже года два как жили в Уэйбридже, в графстве Суррей, когда друживший с Форстерами сосед мистер Морисон задал необычный вопрос: не знает ли Лили кого-нибудь, кто мог бы подготовить по латинскому языку молодого индийца, собирающегося поступать в Оксфорд?

– Скажи-ка, дорогой, – спросила она Моргана, – а не было бы тебе интересно…

– Конечно, – немедленно ответил тот.

Последние два года он преподавал латынь в Лондоне, в колледже для рабочих, но его интерес к сему предмету простирался далеко за границы учебного плана колледжа. Кто был этот молодой человек с противоположного конца земли и что он делал в пригородах Лондона?

– Это непростая история, – поведала Моргану мать. – Морисоны опекают этого молодого человека. Ты помнишь, вероятно, что Теодор Морисон служил директором Англо-Восточного колледжа для магометан, где-то в Индии…

– В Алигаре, как мне кажется.

– Так основателем колледжа был как раз его дедушка. Следовательно, он выходец из весьма приличного круга.

– Не сомневаюсь, – кивнул головой Морган. – Но как он оказался под опекой Морисонов?

– Не уверена, что знаю, – ответила миссис Форстер. – Тебе придется все разузнать самому. Миссис Морисон говорила что-то, но очень туманно. Они считают его своим сыном.

– Но у Морисонов есть сын.

– Да, но теперь, похоже, у них два сына.

И Лили, которая до этого пребывала в отличнейшем расположении духа, вдруг занервничала и стала капризным голосом звать служанку, а потому Морган счел разумным ретироваться и отправился к роялю, чтобы поработать над своим Бетховеном.

Этот индиец тем не менее оставался для Моргана чем-то вроде неразгаданной загадки. Не очень значительной, но достаточно колоритной, чтобы скрасить унылое окружение, в котором Морган пребывал после выхода из университета. Прошло уже пять лет с тех пор, как он оставил Кембридж, и теперь он чувствовал, что теряет путеводную нить. Яркий и интересный мир существовал в действительности, но большей частью Моргану самому приходилось отправляться на его поиски. Редко когда этот мир сам являлся к нему, тем более по предварительной договоренности и с желанием подучить латинский перед поступлением в Оксфорд.

В назначенный день за полчаса до начала занятий Морган в возбуждении барражировал возле входной двери. Тем не менее ученик опоздал. Сайед Росс Масуд оказался высоким, широкоплечим и удивительно привлекательным юношей. На вид ему было гораздо больше, чем семнадцать – его истинный возраст. Его улыбающееся лицо – роскошные усы и печальные карие глаза – взирало на Моргана, как он потом вспоминал, с неких отдаленных высот.

Приветствуя друг друга, они пожали руки, но Масуд не сразу отпустил ладонь Моргана.

– Вы писатель. Вы опубликовали книгу, – торжественно сказал он, и в его голосе послышались осуждающие нотки.