Страница 9 из 20
Лариска, переполненная одновременно всеми мыслями и раздумьями сразу, не заметила, что стала рассуждать вслух.
– Ты уже совсем сдвинулась, а ведь день ещё не начался, – прокричал ей в ухо Валерка – опер по малолеткам, который шёл навстречу по коридору и тормознул, увидев её расплывчатый взгляд, да услышав какие–то обрывки фраз.
Его она звала Валерон – на французский манер. Правда он об этом даже не подозревал.
Лариска брела в кабинет, копаясь в бездонной сумке, именно такие она всегда любила, в поисках ключей, теряя и без того не безупречную осанку. Приходилось на ходу менять планы на сегодняшний день, а заодно и на завтрашний, в общем, на жизнь, прикидывать, что необходимо отменить, кому позвонить, что перенести, что возможно, что невозможно, а главное решить для себя вопрос – что делать–то? В конце коридора с этим вечным вопросом восстал и замаячил дух хрестоматийного Чернышевского.
Она никак не прореагировала на Валерку, с которым сцепиться считала своим долгом, просто потому, что тот любил волынить, да вечно опаздывать, мастерски при этом отбрёхиваясь, чего Лариска не позволяла ни при каких обстоятельствах себе, а соответственно, и другим. Да и Валерон всё–таки тоже отдежурил в опергруппе, так что может выдвигаться до дому. Ему уж командировка на завтра точно не грозила, хотя в своё время по её грабежу отрабатывали всех, кого могли, да и практически все, даже Валерка. Был он маленький, худенький и вертлявый, с торчащими во все стороны соломенными волосами, длинным острым носом, готовый сунуть его куда не надо, как Буратино в очаг на холсте, прямо специально созданный для работы с малолетками, хотя и был на год старше Лариски. Он просто сливался с их деятельной и такой же брехучей массой. С малолетками Лариска работала очень много, несмотря на то, что дела эти должны были поручаться исключительно старшим следователям, к которым она не относилась. Но малолетки – настолько специфическая категория, что работать с ними соглашались, да, собственно и могли, далеко не все. Как говорил Витька: «Прям взял бы и размазал по стене, не знаю, что ты с ними церемонишься, да и как ты их вообще выдерживаешь!» При этом Лариска всегда представляла стену коридора райотдела, на серую поверхность которой ровным слоем от пола до потолка по идее какого–то великого дизайнера – архитектора – ремонтника простыми исполнителями в образе тёти Зины и тёти Клавы, а, возможно, дяди Пети и дяди Коли, ровной шубой были нанесены мелкие крошки, которые являлись крупицами то ли острых камней, то ли тупых стёкол. Но дерануть по ним кожу было как нечего делать. Сколько раз, летя по коридору, выражаясь языком Деда, «как сёрн гончая», чтобы не упасть, Лариска автоматически, следуя своей отработанной спортивной реакции – лучшей из всех видов спорта, цеплялась за стену, царапая при этом ладонь или локоть. На языке Деда данное выражение очевидно обозначало «всё равно, как», ну и так далее. Дед просто запихивал часть алфавита в рот и выдавал, что получится, но дома все к этому привыкли и, как говорится, всегда в таких случаях называли вещи своими именами.
– Странная ты сегодня какая–то, – констатировал Валерон и, пожав плечами, мышью прошмыгнул в свой кабинет. Выяснять он ничего не стал, мало ли что по чём, а, возможно, не хотел. А ему надо?
Всё-таки хорошо, что не знаешь, что будет с нами через много или не совсем много лет. Это ведь как посмотреть. Не знаешь, что застрелят в собственном дворе, прямо около подъезда, одного из лучших, по её мнению, оперов – Серёгу, только – только ушедшего на пенсию, который успеет позвонить домой и сказать, что его убили, после чего вызвать опергруппу из Управления. Говорили, что не поделили деньги, а там – кто знает? Лариска не знала. Неожиданно от больного сердца умрёт такой спокойный участковый Михаил Борисович, всегда говоривший ровным, не повышающимся ни при каких обстоятельствах, голосом, с пышными пшеничными усами, поздравлявший её по телефону за несколько дней до смерти с наступающим Новым годом, который для него так и не наступил. А Валерка попадёт под поезд, останется без ног, то есть абсолютно, а за одно, вследствие такого вот поворота судьбы, и без семьи. Нет, семья, конечно, будет, но в параллельном с ним мире. Да и не сам попадёт… И будет жить крученый и счастливый в то давнее время Валерон с отцом, а потом в интернате. Возможно, всё определено заранее? Всё возможно, но возможно ли всё изменить или хотя бы что-то?
Войдя в кабинет, Лариска традиционным отработанным жестом швырнула на стол сумку, автоматически включила блестящий электрический чайник, приобретённый в соседнем с райотделом магазине «Хозтовары», который призывно сверкал на тумбочке, и на автопилоте открыла скрипучую дверцу сейфа. В этом же магазине она с завидной периодичностью покупала электрогрелки для замерзающего от возраста Деда, которые у него почему-то часто сгорали, прожигая то матрас, то одеяло. Дед мёрз, несмотря на бесконечные пары толстенных носков, связанных Лариской из всех имевшихся в её запасе цветов пряжи и постоянно растирал свои ледяные и летом, и зимой ступни. Дед, в отличие от Митрофаныча, гордился её погонами и считал за честь пройти с ней рядом, поднимая вверх свою палочку, особенно, когда на ней была форма. При этом он брал её под руку, ну, чтобы показать всем, что они вместе, и всё у них хорошо и даже гораздо лучше, чем кто–либо может себе представить. Дед постоянно заверял её, что пойдёт очень быстро и отставать не будет, ну ни при каком раскладе, так как Лариска по традиции начинала ныть, что ей вот совсем как некогда, но всё–таки смирялась с необходимым ему променадом. Да ведь он и не отставал! Но форму Лариска надевала исключительно на дежурства, встретиться на улице они могли в этом случае крайне редко, обычно, если она задерживалась после суток, а Дед её караулил, «ненароком» прохаживаясь по проспекту. Но в целом, Деду катастрофически не везло. Конечно, он мог гордиться ею и дальше, не шагая рядом с её невеликими в то время погонами, а тогда, когда она тащила огромные дела и, просто провальные, на первый взгляд, но его уже давно не было. Ничего он не узнал, даже не застал её в капитанах, совсем немного не успел…Мнение Деда было одним из главных. Но ведь она его не подвела! Главное – это то, что именно её Дед, вне всякого сомнения, одобрил бы и её поведение, и какие бы то ни было, успехи. Дед был историей страны, участником двух войн, видел лично столько известных людей. Конечно, он никогда не услышал всей критики, звучавшей откуда только можно, в адрес прожитых страной лет. Не узнал, что всё было, оказывается, не так, а самое главное, конечно же, неправильно. А где гарантия, что потом-то всё стало правильно? Пройдёт время и….получите. Самое главное – Дед был честным, неподкупным, всегда готовым прийти на помощь и старался справедливо разобраться в любом вопросе. Человеческие качества они во все времена одни. Они либо есть, либо их нет. Все соседи помнили его как доброго, простецкого и бесхитростного человека, одновременно со стальным стержнем внутри. Их маленькая ещё в те времена соседка Нинка, периодически заглядывая Деду в глаза, спрашивала: «Дед Филь, а ты Ленина видел?» На это Дед, пожимал плечами и, как обычно, честно, в какой-то задумчивости, словно извиняясь, отвечал: «Нет, Ленина не видел». Всё это как–то напоминало Чеховского генерала, который генералом, увы, не был. Только в отличие от Чеховского рассказа, Нинка Деда любила. Почему он не пошёл учиться дальше? Ведь попросту не было у него никакого образования. Так, четыре класса, а потом три класса вечерней школы с помощью Басё, которая приехала в город из другой деревни, и была ни много – ни мало, учителем начальных классов, окончив техникум. А в те времена этого было, ой, как достаточно. Она пересказывала Деду краткое содержание известных произведений Толстого и Чехова, Тургенева и Пушкина, а ещё и поправляла его высказывания, так как речь Деда была далека от грамотной. Но с его–то образованием… Хуже, когда козыряют двумя купленными высшими, не имея, как говорила Лариска, среднего. Дед был руководителем, ну, то есть начальником, причём в разные периоды своей жизни, разного уровня и, со слов многих, которых она слышала в своём детстве и позже, ему это было, как говорится, дано. Вот Лариска стала боевой лошадкой, но руководителем быть не хотела никогда, да, наверное, не смогла бы. Не смогла бы по многим причинам. Высшим её пилотажем стало руководство различными следственными бригадами, когда дело в одиночку по объёму расследовать было невозможно. Вот тогда сколачивали тракторные бригады. Так именовала их Лариска. Вот тут она командовала с шашкой наголо, несясь по полям своих сражений, сама не завидуя, так называемым подчинённым, если что–то будет не по её принципам, указаниям, требованиям и так далее.