Князь Рысев

— Майя, не тяни лису за хвост, — настойчиво потребовал я от девчонки. Она вдруг окинула меня внимательным, почти изучающим взглядом. Столь уверенно потомок Рысевых, видимо, на ее памяти себя никогда не вел.

— Ты пойдешь к инквизаториям?

— Может быть, — предпочел не давать обещаний и ответил уклончиво. Краем глаза заметил, как Ибрагим кивнул в знак одобрения моего перформанса — мол, правильно, нечего словами кидаться где ни попадя.

— Я хотела бы… я думала… — Она будто пыталась ухватить собственное решение за хвост, но то проворной змеей каждый раз ускользало из ее рук. — Я пойду с тобой.

— Это исключено! — Ибрагим разве что не взорвался. Его кулак тяжело бухнул по столу, стоявший рядом графин едва не опрокинулся, а вот кружке повезло меньше. По древесной матовой столешнице растекалась лужа.

Старик зло шевелил усами, теряя над собой контроль.

— Чтобы дочь такого почетного рода! И к инквизаториям?! Я… я сейчас же обо всем доложу вашему отцу, сударыня. Это долг, это…

Он как будто разом сам обратился в Майю, растеряв весь запас слов. Краснел, будто рак, давясь собственным возмущением. Наверное, я в какой-то мере его даже понимал — мало того, что один дурачок хочет поставить свою судьбу на кон, но чтобы ему в компанию сыскалась другая дурочка? Такое может разве что присниться в кошмарном сне.

— Вы не представляете, вы и представить себе не можете…

Майя молчала. Мне казалось, что я буквально вижу, как под напором старика трещит стена ее уверенности. Девчонка наверняка обдумывала свое решение весь вечер, не смыкая глаз. Выстраивала его по кирпичику, опираясь на давнюю дружбу, на детскую влюбленность, на что-то девичье и мне неведомое. Ибрагим же был суров, прост, незатейлив, а потому не знал слов любви: под его резким напором она готова была отступить.

Следовало вмешаться и прямо сейчас!

— Погоди, Кондратьевич, не кричи. — Я говорил спокойно и без лишней экспрессии. Старый вояка, готовый уже разразиться громом и молниями немного остыл. Он был еще полон негодования, но приберег его для дальнейших тирад. Я же обернулся к девчонке: — Майя, что-то случилось?

Чувствовал себя нелепо, потому что каждый как будто хотел уберечь меня от опасностей этого мира. Словно если не сказать мне о том, что шашкой можно порезаться, а пистолетом — застрелиться, так жизнь сразу же заиграет ярче и станет в разы проще.

Майя снова замялась, но, качнув головой и стиснув кулачки, решила вывалить все скопом.

— Случилось, Федя! Позавчера… моего лучшего друга! Да, именно так, позавчера его чуть не прикончили какие-то… подонки! — Девчонка явно шагала по минному полю, не желая называть все своими именами. Что ж, если кто ее и осудит, так точно не я. — А вчера, стоило мне уйти на учебу, как на мой дом напали! Они знали, что меня дома не будет, эти Менделеевы. А я ведь как сердцем чувствовала. И ни одна… собака мне ничего не сказала! Все улыбались мне в школе, как будто ничего не случилось. Но я почувствовала.

Она выдохнула, а мне показалось, что она собирает где-то внутри весь свой огненный гнев. Только излить она его почему-то решила на голову моего мастер-слуги.

— Папенька мой жив и здоров! Благодаря Феде, между прочим!

Ибрагим бросил на меня вопросительный взгляд, я же отвел глаза в сторону. Ну да, ему-то, конечно же, о моих подвигах никто рассказывать не стал. Да и был ли там подвиг? Так… плюнуть и растереть.

— Он мне все рассказал. — Майя вдруг встала со своего места, огненной фурией наступая на старика. Кондратьевич взирал на нее не без опаски, но трусости себе не позволил. А я бы вот на его месте попятился. — Вчера я кровью рода поклялась, что помогу… Феде всем, чем только смогу.

— На монете? — бесстрастно, но удивленно подняв бровь, решил уточнить Ибрагим.

— Представьте себе, — язвительно отозвалась дочь Тармаевых. С ее языка разве что не лилось пламя, и куда только вся застенчивость делась? Не иначе как сгорела в пожарище необузданных чуйвств…

— На монете? — переспросил я и чуть не прикусил язык. Оба — что Майя, что Ибрагим — уставились на меня, словно на дикаря. А я что, я ничего, у меня оправдание в кармане. Потерев затылок, нелепо усмехнулся и, пожав плечами, добавил: — Видать, меня вчера очень хорошо приложило по голове.

— По голове? — не скрывая своего ужаса, ахнув и закрыв рот руками, повторила за мной девчонка. Кажется, все остальное ее сейчас перестало волновать: черноволосая красотка тут же прижала меня к себе, встав на цыпочки, будто в тайной надежде разглядеть под копной волос шишку. — Ты хоть знаешь, насколько это опасно для твоего дара?

— Для его «дара», — не без ухмылки проговорил Ибрагим, как будто злясь. — Не дар это, а всего лишь придурь.

Дед вдруг понял, что сказал что-то не то и, махнув рукой, сел на стул, отвернулся. Явно жалел о сказанном, да и по виду всему можно было сказать, что оно для него очень личное.

Оно и для меня очень личное, чтоб вы знали! А Майка-то хорошо про это упомянула, я то чуть и не забыл. Если и спрашивать про свою «придурь», то лучшего момента и не сыскать.

— Что с моим даром не так?

Я задал вопрос как будто им обоим сразу. Майя нехотя, но отстранилась от меня, я же подавил в себе дикое желание обхватить ее за талию прямо здесь и прямо сейчас. Ибрагим же сохранил ничего не выражающую маску на лице.

Но первым не выдержал именно он.

— А то ты и сам не знаешь как будто, Федор Ильич?

— Знаю, что пока он проявлялся у меня рандо… э-э-э, совершенно случайно. Я вижу буквы — тебя вот, например, они мастером-слугой кличут. Майю… — Девчонка оживилась, уставилась мне в глаза. Знать бы еще, на что конкретно в своей прелестной головке она хранила надежду? Я продолжил: — Майю она величала огненным магом.

На мордашке Тармаевой отразилось нечто похожее на разочарование.

— Да много ли проку в этом, барин? Тут всяк в кого ни плюнь поведает, что Тармаевы — огненные маги, а Пушкины, скажем, так вас стихами оплетут, вовек не отмоетесь.

— Это неправда, — вдруг вмешалась Майя, решив взять объяснение в свои руки. — Ибрагим Кондратьевич, как вам не стыдно? Вы же знаете, что род Рысевых обладает даром… даром…

— Даром что даром обладает. — В голосе старого вояки мне послышалась неуместная язвительность. Впрочем, Кондратьич тут же кашлянул, прочищая горло, склонил голову и попросил у меня прощения. — Звиняйте, барин, но уж как есть. Да и чего греха таить, вы и сами все ведаете-то. Батюшка ваш причуду эту звал ясночтением — мол, про любого он узнать может. Да только что ни записывал, а все несуразица какая-то получалась. Опыт, уровни… характеристики. И цифры энти, пропади они пропадом.