Страница 52 из 54
— Подселенец, значит?
— Какой подселенец! — с сердцем сказала женщина. — Сын!
— Чей сын? — оторопел Бибирев.
— Наш, — в унисон сказали супруги. — Аркадий Кульков. Наш собственный сын.
Бибирев на некоторое время потерял дар речи. А опомнившись, рассердился:
— Ну, знаете! Уж если вы сами со своим сыном не можете справиться…
— Значит, не можем, если к вам пришли, — горько ответил Кульков. А жена прошептала:
— Что же нам делать? Слова он пропускает мимо ушей. Бить нельзя, вы первые вступитесь. А за нас вступиться некому.
— Бить! — невесело засмеялся Кульков. — Да он на голову выше меня. Акселерат… Сказать откровенно, мы вообще не против музыки. Я и сам люблю иногда попеть под гитару. Вокализы там. Романсы. «Я встретил вас»… Но ведь у него что? Ни одной ноты не поймешь и не запомнишь. Только шум и гром. Вот, послушайте, я вам постараюсь изобразить как сумею. — И он заревел неимоверным голосом:
— Бррум! Дррум! (ударив кулаком по столу). Уо-го-го! Та-ру-ра! Бах! Трах!!. Ну, что? Уловили мелодию? Понравилось?
Бибирев сказал, что не понравилось и не уловил.
— А еще у него есть пленка, — подхватила Татьяна Осиповна, — где певец только хрипит, вроде его душат. А уж как окончательно задушат — то он хрипеть перестает, а взамен начинает выть пожарный сигнал.
Бибиреву стало не по себе.
— Да. Крепко запущено… А он что? Все время воет? Или с антрактами?
— Антракт — это когда он в школе. Так ведь и мы тогда на работе. А когда он дома — и мы дома. Только вот в субботу немножко. Мы в субботу целый день дома, а он — нет.
— Все понятно, кроме одного, — задумчиво сказал Бибирев. — От нас, от милиции, чего вы хотите? Может, вы хотите, чтобы мы его арестовали?
— Ой! Так ведь его моментально из школы выгонят! — испугалась Кулькова. — И снова на нашу голову.
— Ладно, не будем. Тогда будем штрафовать.
— Вы что? Издеваетесь? — возмутился Кульков. — А платить штраф кто будет? Я! А ему что? Еще посмеется.
Бибирев сконфузился. В самом деле, неладно придумал.
— Ну, тогда я уж не знаю, что…
— А вы не расстраивайтесь, — утешительно сказал Кульков. — Вы знаете что? Вы его просто попугайте. Пообещайте ему чего-нибудь пострашиее. Может, он вас послушает, ведь вы же ему не отец, и тем более не мать, а чужой человек.
— Вот, вот, — подхватила жена, — нагоните на него страху. Скажите, что есть такая статья — на издевательство над родителями. Приходите к нам домой завтра вечером. И тут сразу с поличным его. Мы дома будем.
— Согласен, — сказал Бибирев. Ему было искренно жаль Кульковых, таких затравленных и беспомощных.
…Двери Бибиреву открыл сам Кульков. Жена была тут же, в прихожей. Судя по артикуляции, они его приветствовали, но слов не было слышно: их заглушали звуки невероятной громкости, которые неслись из-за закрытой двери. Звуки были очень разные. Визжали паровозные гудки. Ухали лесные филины. Яростно ревели львы и тигры. И тут же храпело запорожское воинство, полегшее спать после битвы. Затем вступали там-тамы, рокочущие в руках антропофагов, пляшущих вокруг жертвенного костра.
Бибирев постучал, но ему не ответили. Тогда он открыл дверь без разрешения. И увидел совсем не то, что ожидал. За письменным столом, склонившись над тетрадкой, сидел довольно мирного вида мальчишка и решал какую-то задачку. А душераздирающие звуки неслись из агрегата устрашающего вида, занимающего большую половину комнаты.
Бибирев рассвирепел:
— Эй, парень! — завопил он что было силы. — А ну, кончай это дело! Выкручивай! Кому говорю!
Парень удивленно оглянулся, нажал какую-то кнопку, и в комнате настала благодатная тишина.
— Вы, наверно, к родителям? Это дальше по коридору, — вежливо сказал Аркашка. — Они дома. А как вы открыли дверь?
— Родители твои мне без надобности. Это не на них, а на тебя жалоба поступила. Насчет твоего громкого поведения.
— Уже успели наябедничать, — надувшись, сказал Аркашка. — Так ведь до одиннадцати же можно? А в одиннадцать я, как правило, выключаюсь и ложусь спать. Если только ребята не придут. Тогда немножко дольше засиживаемся.
— А до одиннадцати обязательно так греметь? Потише никак нельзя?
— Вы, извините меня, в современной музыке слабо разбираетесь, — с сожалением к «серому» Бибиреву сказал Аркашка. — Это «Оттаван», его тихо нельзя, как и «Ганимед». Это не колыбельная. Потише можно разве что японцев, «Бони Дзякс».
Бибирев проникся живой симпатией к неведомым ему «бони дзяксам» (надо запомнить — подумал он, а вслух продолжал). — А каково твоим родителям целыми вечерами терпеть твоих ганимедов и оттаванов? Ты их, видно, ни в грош не ставишь. Недаром они в милицию кинулись. Хорош сынок, нечего сказать…
— Это я их ни в грош не ставлю, — изумился Аркашка. — Да я и за хлебом хожу, и посуду мою, и ноги вытираю. Да я, если хотите, только из-за них и музыку выключаю. Лично мне под музыку лучше спится.
— Может быть. Но я тебе все же как старший по годам и как лицо официальное советую: прекрати эту дьявольскую какофонию. Мало, что ли, есть на свете нормальных музык? Шопен, например, Григ. Тот же Моцарт. Таривердиев…
— А вы, оказывается, — консерватор! — хихикая, сказал Аркашка.
— А ты, оказывается, нахал! — обозлился Бибирев. — Так вот тебе, Аркадий Кульков, предупреждение. Еще одна жалоба — и будем принимать действенные меры.
— Очень интересно узнать, а что вы мне сделаете? А? Молчите? Вот то-то и оно. Я — несовершеннолетний, своих заработков не имею, арестовать меня нельзя… Не боюсь.
Теперь пришла очередь улыбаться Бибиреву:
— Да. Тут ты прав. Но одного не предусмотрел. Ведь мы можем конфисковать все твои орудия пытки: тюнеры, приставки стерео и прочие причиндалы. Что ты тогда запоешь?
Аркашка был ошеломлен. На спортивном языке — он попал в нокдаун. Такого оборота он не предвидел. Но сдаваться не хотел.
— Ну, допустим. Конфискуете. А дальше что? Разобьете?
— Ну, зачем? — миролюбиво ответил Бибирев. — Мы же не варвары. Мы все вернем тебе, когда ты будешь отвечать за свои поступки. То есть, когда ты достигнешь совершеннолетия. А пока что — поставим в клубе милиции. Пусть наши товарищи слушают все эти оды и моратории, но в приглушенном варианте.
— Оды и моратории? Наверно, оратории.
— Пусть оратории, — согласился Бибирев. — Ну, так что, несовершеннолетний Кульков? Составлять протокол о нарушении или заключать мирный договор?
Нокаут. Чистая победа осталась за Бибиревым.
…Начальник отделения Шиповалов посмеялся от души, выслушав рассказ Бибирева, но потом озабоченно спросил:
— А если, допустим на один момент, малец согласился бы на изъятие музыкального агрегата? Куда бы мы его дели? В клуб — у нас уже там все имеется, что надо. Ломать? Жалко. Парень, наверно, ее по винтику собирал.
— Я бы предложил использовать агрегат как воспитательное средство для пятнадцатисуточников, — солидно ответил Бибирев. — Пусть просвещаются. Узнают, что такое Ганимед, а также Оттаван.
— А ты жесток, Бибирев, — покачав головой, сказал начальник. — Мелким правонарушителям случайно оступившимся — и такое сильнодействующее? Нас не поймут… Вот разве что для матерых рецидивистов? А? Как ты на это смотришь? — Шиповалов любил пошутить.
— Согласен! — засмеялся Бибирев. — Но, я думаю, ничего не получится: Кульков-младший обещал держаться в рамках. А ему верить можно.
МОЙ ПЛЕМЯННИК АРКАДИЙ
— Меня огорчает сын! — пожаловалась мне сестра.
— А что случилось? Соображает на троих? Или повадился на ипподром, на всякие там дерби и конкур-иппик? Или просиживает до утра в кафе «Розовый бурундук»? А, может, он у тебя многоженец?
— Какой там «Розовый бурундук» и дебри? — говорит она, роняя крупные, как сортовой горох, слезы. — Ему же только семнадцать. Но он грубиян. Он груб, как крапивной мешок. Любой дореволюционный биндюжник перед ним — член палаты лордов. Ни слова не скажет без хамства.