Страница 18 из 19
Игнат, наконец, сумел издать какой-то звук.
– А? – Руженка повернулась к нему.
– Давай этого, заветную, – хрипло прошептал Игнат, – с мухомориной. Аль не отравишь? – на всякий случай испугался он.
– Что ты, что ты! – замахала руками Руженка, – вот и Микола ее тоже больше других заценяет, – она махнула рукой в сторону писавшего. Тот, не отрываясь от бумаг, кивнул.
– Ну ладно, – согласился Игнат, – давай на все. – Тут он вспомнил про медяки и, собрав все силы в кулак, присел на пол и подобрал рассыпавшуюся мелочь. – Во! – немного стыдясь, он вывалил эту скромную даже по тогдашним ценам кучку на полку комода.
– Благодарствуйте, – Руженка поклонилась ему, налила полный стакан и, поднося его, поклонилась опять. Если от такого обращения Игнат оторопел, то еще более оторопел он от вкуса обжигалки.
– Ох, хороша, – только и смог вымолвить кузнец, переводя дух.
– Еще б не хороша, – согласилась Руженка. – Батюшка мой, вечная ему память, такой был искусник и чародей. Чего только туда не подмешивал. А я с ним все, бывало, сижу, сторожу – от матушки-покойницы. Страсть она это дело не любила, выливала все, мешала туда всякую гадость, – пани вздохнула. – Отсталая была женщина, право слово, прости господи. Не понимала свово счастия, да что теперь горевать, не воротишь уж деньков былых-то.
На протяжении этого короткого мемуара Игнат продолжал хватать воздух, но все-таки отдышался и тут же понял, что ему теперь нужнее самого нужного.
– Водицы не дашь? – спросил кузнец немного подсевшим голосом.
– А как же, – сказала пани. – Стоимость запива входит в гонорарий за обжигалку, – и опять с поклоном поднесла Игнату ковш с холодной водой. Игнат пил долго и жадно, удивляясь неслыханному ранее слову гонорарий. – А это меня Мыкола обучил, – словно услышала его мысли Руженка. – Очень он в латыни сведущий и в других науках разных. По-нашему это будет «уплата», но гонорарий – это как-то красивше звучит, ведь правда?
Решивший ничему не удивляться Игнат кивнул и поставил ковш обратно на полку. Здесь надо заметить, что дома он обычно бросал опустошенную посуду на пол и иногда развлекался, пиная в зад подбиравшую ее жену.
– А-а, – и кузнец ожесточенно почесал зазудевшую вдруг грудь, – а-ах!
Руженка вопросительно посмотрела на него.
– Тебе еще надобно? – Игнат, не раздумывая, дернул подбородком. – А денег-то больше нет, вот ты и стесняешься попросить? Это в голову Игнату не приходило, но в голосе Руженки не было никакой угрозы или злобы, и он на всякий случай опять неопределенно повел подбородком туда-сюда. – Поскольку ты у нас впервой, – продолжала Руженка, – то тебе положена двойная порция по обычной цене, так сказать, за ординарный гонорарий. Только потом уже, будь добр, плати. И всем так скажи: в первый раз – порция двойная, ну а затем, пожалте, по-божески… Изо всей этой речи Игнат понял, что сейчас ему дадут еще, а потом – нет, не дадут. И снова кивнул.
Вторая порция забрала кузнеца не хуже первой. Игнат снова долго пил воду, которую ему, опять поклонившись, поднесла пани. Дальше в его мутной голове стали крутиться опасные мысли: «Дескать, а чего это она мне ищо не дает? Да плевал я на эти деньги! Да я ее сейчас скручу в кое-что и хахеля этого заодно переломаю», – тут по-прежнему строчивший пером в углу постоялец приподнялся и Игнат заметил, что он довольно крепок. Сам же доблестный горичанин в тот самый момент отчего-то сильно закачался. Но и это бы Игната не остановило – как будто останавливало раньше, да на той же ярмарке, где он не раз показывал этим прибрежным хлюпикам, где зимуют морские крабы и прочая мерзость, – только неожиданно и очень остро ему захотелось сходить на двор.
– А, облегчиться желаешь, – Руженка обратила внимание на то, что руки Игната тщетно пытаются справиться с перепоясывавшей его веревкой. – Попрошу все же выйти, а потом милости просим, – и они с постояльцем легко пронесли не сопротивлявшегося Игната через горницу, спустили с крыльца и оставили с внешней стороны забора, прямо у канавы. Ошалевший от происходящего Игнат невероятным усилием воли развязал-таки веревку и предался блаженству. Сразу же его живот, а потом и грудь охватила невероятная радость и теплота, поднимавшаяся изнутри и быстро заполнившая могучее тело кузнеца. Совсем потеряв голову, Игнат присел у забора и сладко-сладко вздохнул.
Печально было его пробуждение.
– Ах ты, мерзавец, ох ты, охальник! Все-то вокруг себя уделал, свинья этакая! К чужому забору прикурочился! Деньги где, дрянь такая, что тебе за ось в прошлом месяце дали? – перед Игнатом стояла жена и надрывалась на всю улицу. Знала ведь, окаянная, что благодаря состоянию, в котором он ноне пребывал, ей нечего опасаться – не поймать ее ему и не пристукнуть хорошенько промеж глаз чем-нибудь деревянным.
– Уйди, – простонал беспомощный Игнат.
– Уйди? Сам уйди, сволочь! Это не ты мне, это я тебе скажу: уйди. Ничего, Господь все видит, все слышит, припомнит он тебе мои слезы, аспид ты этакий, – продолжала надрываться Кузнецова благоверная.
– Уйди, дура, – безнадежно провыл Игнат, – Христом-Богом молю. И тут ему неожиданно явилась подмога.
– Вы, пани Игнатова, лучше бы помогли мужу до дома дойти. И еще попрошу вас почтеннейшее не кричать так громко под окнами: мой постоялец почивать изволят после тяжелых и наиважнейших штудиев, – в распахнутом окне виднелась пахнущая утром пани Руженка. Все б жена Игната могла стерпеть, но только не утренний малиновый сарафан, надетый на пани, и не неизвестное и оттого вдвойне оскорбительное слово «штудиев».
– Ах, он от шетудиев твоих отдыхает! И этот, небось, тоже их отпробовал! Сейчас он у меня зашелудивеет, охальник мерзотный! – разъяренно заверещала она и неосторожно приблизилась к Игнату на расстояние вытянутой руки. Хрясть! Рукав платья оторвался до предпоследней нитки. Достав второй рукой до подола и крепко уцепившись за рванувшуюся в ужасе жену, Игнат даже сумел встать.
– А ну, поди! – забившаяся в крупной дрожи кузнечиха пыталась укрыть голову руками. Игнат замахнулся.
– Вот и хорошо, вот и славненько, пан кузнец у нас настоящий герой! По-прежнему уверенно держа жену, Игнат медленно оборотился к окну. Пани Руженка продолжала сладко потягиваться. – Ты, Игнат, теперь уж иди, раз за тобой жена пришла, да и не открыты мы покамест. А коли еще захочешь заветной – приходи, как будет с чего гонорарий вносить. И другим тоже скажи – так, мол, и так, был в трактире у меня, всего испробовал.
Ох, как хотелось Игнатовой жене заорать: «Это же какой-такой заветной?! Это что ж ты мойму мужику при живой жене, стервь, предлагайте испробовать?!» – но страсть как боялась она тяжелого Игнатова кулака. И ступни Игнатовой тоже опасалась немало. Уж как чесалось Игнату вмазать по расплывшейся в утреннем воздухе физиономии своей благоверной, в полный взмах хотелось впечатать и ногой добавить для окончательного, так сказать, удовлетворения, но почему-то не получалось сделать это прямо перед лицом пани трактирщицы.
– Благодарствуйте, – сам себе удивляясь, сказал Игнат и даже попробовал, опираясь на жену, поклониться куда-то в сторону. Та взглянула на него с опаской. Игнат медленно, но уверенно поднялся и наконец выпрямился.
– Ну что, пойдем, что ли? – осторожно спросила жена.
– Идите, идите, – махнула рукой пани. – Мне тоже работать надо. Горница не чищена, сусеки не метены – ну, сами знаете. Доброго вам утречка.
После чего Игнат с женой двинулись домой. Со стороны могло показаться: рядовой случай – верная супруга ведет за собой полуживого мужа после затяжной попойки на соседском сеновале. Но нет: на глазах ничего не подозревавших поселян вершилась история. Впервые горичанский молодец возвращался домой не просто так, голый, босый и нетрезвый, а после посещения платной распивочной, вложив заработанные деньги в экономику родины и получив взамен положительные эмоции и нетленные ценности – материальные и духовные.