Страница 10 из 36
Я даже вздрогнул от неожиданности. Обернулся. Передо мной стояла девчонка в синеньких шортах. Небольшие косички лежали на ее плечах, а в косички вплетены бантики. Трудно было определить, какого они цвета: то ли зеленого, то ли салатного.
— Ты чей? — спросила девочка.
— Я — Костров.
— Почему ты здесь и зачем ломаешь сирень?
Я объяснил ей, что совсем не собирался ломать, а только нагнул, чтобы понюхать. Девчонка сказала:
— Ну а теперь уходи!
— Это ты так хорошо играешь? — спросил я.
Девчонка отбросила за плечи свои косички, удивленно посмотрела на меня и спросила:
— Ты разбираешься в музыке? — хмыкнула она и приоткрыла калитку, намекая на то, чтобы я уходил.
Но я не спешил уйти.
— Так это ты по вечерам играешь?
— А тебе не все равно? — заносчиво ответила девчонка.
Ей было лет тринадцать, а может быть, четырнадцать.
Она молчала и в упор рассматривала меня. Я тоже на нее глядел в упор. Смотрим друг на друга и молчим: Наконец я снова спросил:
— Так кто же играл?
— Это очень важно для тебя? А если я не скажу, что будет?
— Да ничего не будет. Сон у меня от этого не пропадет.
— Ух ты какой… — с чуть заметной улыбкой произнесла девчонка и совсем несердито сказала: — Я играю.
Мне пришлось признаться, что раньше я не любил скрипку, а теперь, когда я слышу ее по вечерам, она мне начала нравиться. Совсем осмелев, я попросил ев что-нибудь сыграть.
— Сыграть? А что сыграть?
Этим вопросом она застала меня врасплох. Вспомнил я, что в Москве на балалайке сам разучивал «Светит месяц», и хотел было заказать ей эту популярную музыку, но сказал совсем, совсем не то. Хотелось знающим себя перед ней показать. Я сказал ей:
— Сонату… фу мажор можно? — и молчу. Жду, что будет. Лицо девчонки как-то вытянулось. Она расхохоталась. Я, наверное, выглядел перед ней дураком со своим музыкальным заказом.
— Разве такой сонаты не бывает? — спросил я.
— Бывает, бывает, — успокоившись, сказала она, — и фу мажор бывает, и фи мажор. — Она снова захохотала.
Я не стал дожидаться, когда она опять подковырнет меня, резко толкнул ногой калитку и выскочил на улицу. Вслед я услышал:
— Почему ты обиделся?
Но было поздно. Я уже шел к своему дому, проклиная себя за сказанную мной глупость. Это мне наука. А дом этой девчонки-скрипачки я буду теперь далеко обходить. Фу мажор получился у меня. Но она тоже хороша — смеялась чуть ли не до слез, будто с ней такое не может случиться.
В тот вечер у себя на чердаке я долго не мог заснуть. Закрою глаза, а мне в голову лезут всяческие неправдоподобности: то розовый туман через слуховое окно пробирался и все собой заполнял, то виделись какие-то полосатые лилипуты — они гонялись за синим мотыльком, старались оторвать, у него крылья, а мотылек человеческим голосом заговорил: «Андрей, спаси меня, и тогда я буду вечно, играть для тебя на скрипке твою любимую сонату — фу мажор». Я вскочил, но ни мотылька, ни полосатых лилипутов нигде не было. Ну раз такое дело, зажег я карманный фонарик и стал, первый раз в жизни, сочинять стихи. Хотелось придумать что-нибудь обидное для скрипачки. И вот:
Вы мне потом напишите, понравились ли вам стихи? Если понравились — я буду дальше все в стихах писать! Всю жизнь свою зарифмую!!!
Жду от вас сообщений. Пока о скрипке все.
А. Костров.
Засада
Привет, Иван и Юрка! Вот и еще одна встреча состоялась у нас с той гражданкой, которая советовала нам стекла побить директору совхоза из-за Бусинки. Заметили мы, что эта гражданка иногда превращается в худую и наоборот. Мы решили в этом разобраться. Это было рано утром у шоссейной дороги.
Смотрим — топает она, как утка с боку на бок переваливается. Мы стали наблюдать за ней. Как только она поднялась на насыпь шоссейной дороги, мы пошли за ней… Идет, идет тетка и вдруг приостановится; поглядит по сторонам, возьмет себя за живот, потрясет его из стороны в сторону и дальше по шоссе двигается на перехват машины. На шоссе стала «голосовать». Мы подошли к ней и остановились. Наше появление было для нее явно неожиданным.
— Сыночки, а я вас знаю… Вон ты, прыщавенький, Галкин будешь. Ты, рыжулька, — Гошенька Зеленский. И Кацуру знаю. А вот тебя, белобрысый, — указала на меня, — тоже теперь знаю.
Мы молчим.
Тетка залебезила:
— Да какие же вы все хорошенькие, да складненькие, да симпатичные какие! Вот из города вернусь, гостинцев вам привезу. Петушков сладеньких на палочке. Любите небось?
Мы молчим как в рот воды набрали.
— А что за повязочки красненькие у вас на рукавах?.. A-а, догадалась! Дружинники вы. Хулиганов ловите с утра пораньше. А я вот… захворала. Какая-то отечность одолевает. В город к доктору собралась, да вот никакого грузовичка не поймаю, никто меня больную подобрать не хочет. Может быть, как есть вы дружинники, поможете?
— Поможем, — сказал я, а сам гляжу, как Семка проволочку тонкую из кармана вытаскивает и сзади тетки заходит.
Я стал допытываться:
— Что же вы, гражданочка, только посередине отекаете, а ноги как были спичками, так и остались?
— Такая уж у меня болезнь, — отвечает, — как ее называют… Запамятовала. Тромболифтит какой-то.
— Плохая болезнь, — сказал Гошка и к Семке приблизился, да как подтолкнет его плечом. Семка нарочно упал возле тетки, а сам во время падения ткнул проволочкой в то место, где тетка «отекла», и тут же извинился. Тетка даже не почувствовала, что ее укололи. Только затараторила:
— Упал, сыночек? Не убился? — И нагнулась помочь Семке встать. Тут все и началось: только она нагнулась к Семке, фонтан как ударит у нее на спине. Тетка почувствовала неладное, присела и защебетала:
— Ой сыночки, извините старую, огрех со мной приключился. Отвернитесь, миленькие.
Я как сверкну на нее глазами.
— Нет, — говорю, — никакого огреха нет. Мы тут не дураки. Самогонка это.
Тетка затряслась вся, губы у нее посинели сразу!
— Ребятишки мои, сыночки, вы уж меня простите.
И за пазуху полезла. Деньги достала. Руки трясутся.
— Нате, — говорит, — здесь много — целый месяц можно мороженое с утра и до ночи есть. Только никому ни гугу, ладно?
— Ваши деньги, нам не нужны, — категорически заявил Семен.
— Сыночки, — взмолилась она, — корова Минька у меня на мине взорвалась. Жить стало не на что. Одинокая я. Пожалейте, ребятки…
Это неправда все. У нее дом большой. Летом отдыхающим чуть ли не весь дом сдает. Сад у нее есть. Гусей штук двадцать.
— А если мы возьмем сейчас и за милиционером сбегаем, тогда что?
Как услыхала тетка эти слова, узенькие глаза свои расширила, бока кулаками подперла, ноги широко расставила и злобно задышала. Куда ее плаксивое выражение делось. Свернула она два кукиша и сунула их Семке в нос (он к ней ближе стоял).
— Шиш вам с маслом! — сказала. — Раз уж на то пошло, лучше разойдитесь, а не то я вас всех сейчас поубиваю! — Нагнулась за камнем. А как только выпрямилась, у нее из-под сарафана автомобильная камера шлепнулась в пыль и резиновая грелка. Вокруг нее озеро самогонное образовалось.
Семка тоже камень поднял.
— Ты, тетенька, не очень-то… Мы тоже камни кидать умеем.
Хитрая тетка в другую крайность ударилась:
— Что же вам, сыночки, легче будет, когда меня засудите? Пожалейте… Никогда в жисть даже с напёрсток не буду гнать самогонку.
Глазки-щелочки зло и ядовито смотрели на нас. Кинула она на землю бывшие у нее за пазухой, грелки.