Штамповка 2067

Разговор химер

В лесу темно. Видны лишь очертания деревьев во тьме. Моя кровать среди деревьев – я слышу, как колышутся ветви от ветра, чувствую запах прелых листьев. Я здесь уже давно. Ночь длится бесконечно.

Если повернуть голову, можно увидеть, как вправо и влево тянутся ряды таких же кроватей – нет, коек, как в больнице. Я в этом ряду, в лесу – и в тёмном затхлом зале, и зал огромный, такой огромный, что в него поместились и ряды коек, и деревья. В вышине, сквозь дымку и ветви видны рёбра потолочных перекрытий.

Это мой дом. Здесь я появился на свет, здесь прожил всю жизнь, все эти несколько дней. Этот зал, поместье и всё, что в нём – это и есть весь мир. Ничего нет, кроме них.

Тела подвешены по кругу, словно на детской игрушке, что вешают над кроваткой – я знаю, их называют словом «мобиль». Только эта игрушка большая, и выполнена из плоти. Тела на крюках покачиваются, поскрипывает ржавый металл. Все тела одинаковые. Ни у одного нет лица. Их белые покровы пропитаны кровью, багровый рисунок разнится и создаёт скупое разнообразие.

У них нет кожи. Поэтому и нужны эти покровы – чтоб скрыть, что у них нет кожи. И у меня нет. Меня таким сделали, как куклу. И на других койках такие же куклы, живые, дышащие, лежат неподвижно. Мы – заготовки, болванки, каркасы, на которые можно натянуть любую оболочку по желанию. Такими мы рождаемся, все без исключения. А до рождения мы здесь, в этом зале небытия. Ждём, когда о нас снова вспомнят, когда по нас снова придут.

Таких и рожают – кукол. А потом играют с нами; это называется воспитанием, но на деле это лишь игра в большие живые куклы.

Иногда Она приходит нами играть, и мной тоже. Берёт меня в большие чуткие руки, двигает моими конечностями. Усаживает за стол, и вот мы: одинаковые бескожие фигуры, а перед нами маленькие пластиковые кружечки, а в них воображаемый чай. Стол весь испачкан кровавыми отпечатками наших рук.

Воображаемый чай – надо делать вид, что пьёшь, иначе Она рассердится. Да и от меня ничего не зависит: всё будет так, как захочет Она – ведь она двигает моими руками, открывает мне рот, и невидимый чай льётся мне в глотку.

Она родила себе куклу. Меня. Только я ушёл от неё… да, ушёл. Но сразу попал в руки к Нему. И Он решил ваять меня по своему образу и подобию.

Она уже давно не приходила – может, несколько лет. А вот Он сейчас здесь. С час назад Он спустился в зал небытия и лёг на койку напротив меня. На голом матрасе грязные пятна, ржавчина на потускневшем шпагате. Повсюду следы зубов времени – как и на его недостроенной обсерватории, на покинутой мастерской, на рукотворном холме, ведущем сюда. Везде отпечатки лет, что прошли, пока я был мёртв.

– Ты уже обо всём догадался, – говорит Он. – Но я хочу, чтоб ты понял, почему я так поступил.

Я молчу. Пусть Он говорит, даже если я уже знаю, что Он скажет. В конце концов, богу – божье.

– Я должен был это сделать. С тобой, со всеми вами. Да, я преступник. На мне гнусное преступление.

В его голосе обречённая торжественность, как у обвиняемого, признающего вину в зале суда.

– Я нанял бандитов, уголовников, убийц. По моему приказу они напали на исследовательский центр «Атартис» и выкрали технологию редактирования памяти. И похитили нескольких специалистов, которые с ней работали. А потом поставляли мне ещё подопытных. Молодых мужчин, похожих на тебя. И над ними проводили опыты, прямо здесь. Стирали вам память и имплантировали воспоминания Эгора. Пытались воссоздать его… тебя.

– А отработанный материал?

Он пожимает плечами. Всё и так ясно, отвечать незачем.

Конечно, в пруду нет никаких трупов – у Него достаточно возможностей избавиться от тел чище и надёжней. И всё же они погибли здесь. Погибли, когда от них остались лишь тела, пока ещё живые, но уже не помнящие себя.

– Я не отказался от сына, – его голос отражается от потолочных рёбер. – Родитель не может отказаться от ребёнка.

– Почему же тогда ты ушёл из нашего дома? Я помню. Ты меня бросил. Как бы ты ни стирал мне память – я помню, как ждал тебя. И помню, что ты так и не пришёл.

Или всё же пришёл. В другом обличье, уже будучи монстром. Бог и чудовище слились воедино, я уже не могу отличить одного от другого.

– Я не готов тебя потерять, – один отец и другой отец говорят в унисон, их голоса смешиваются.

– Ты чудовище, – сонно говорю я. – В детстве я боялся, что ты придёшь и заберёшь меня. Мама так говорила. А я хотел, чтобы ты пришёл. Я хотел узнать, какой ты. Я боялся, что ты придёшь, и хотел, чтобы ты пришёл.

– Меня не было, пока ты рос, – говорит отец. – Я был рядом, но всегда был занят. Я не видел тебя, не знал тебя, не понимал, что с тобой происходит. Я очень хотел бы всё вернуть назад. Я построил империю, но упустил единственного сына.

По морщинистым щекам бегут две дорожки, будто два ручья в пустыне пробиваются сквозь иссохшую корку.

– Ты не знаешь, каково это – потерять сына. А его… тебя… я потерял ещё до твоей смерти. Знаешь, как это больно – видеть, как твой сын не слушает тебя, поступает по-своему, не идёт по пути, что ты для него проложил?! Понимать, что он не похож на тебя? Что он – не ты, не твоё продолжение?

– Что он – самостоятельный человек? – я сам себя едва слышу. – Что он не твой придаток? Не щупальце, которое ты запустил в будущее?

Он грустно смеётся. По морщинистым щекам текут слёзы.

– Я начал понимать это только сейчас. А принять такое я не готов. Что ты – это не новый я… Понимаю, но не соглашаюсь.

– Будешь продолжать свой проект? Свободы мне не будет?

– Я не бросаю то, что моё. Я буду продолжать. Я не признаю поражений.

Мы оба долго молчим.

– Я точно не триумф.

На это ему нечего ответить.

– Ты не воссоздал Эгора таким, какой он был. Я слышал ваш с советником разговор. Ты сделал… меня… послушным, преданным. Более похожим на тебя. Тебе вообще важен твой сын? Или тебе нужно твоё продолжение?

Он не отвечает. Невозможным образом вытянув руку, он слегка толкает ржавый обод мобиля, и игрушка со скрипом покачивается. Тела на крюках ныряют вверх-вниз. При взгляде на них тошнит.

– Ты – мой, принадлежишь мне. Я создал тебя. Зачал или сотворил иначе – какая разница?

– У тебя не получилось. Создать сумел, а воспитать – нет. Тебя не было, пока я рос. Я не ты.

– Но ты хочешь быть продолжением отца. Без отца ты чувствуешь себя неполноценным, сам себя считаешь производной от кого-то. А если этого кого-то у тебя нет, то нет и тебя самого. Производная от ничего – это ничего.

Мне нечего возразить. Потому что он прав.

– Ты хотел, чтобы у тебя снова был отец. Теперь у тебя есть я.

– Ненастоящий отец у ненастоящего сына. Всё неправильно.

– Пепел к пеплу, прах к праху. Неправильное – к неправильному.

Он горько усмехается:

– Может, большего я и не заслуживаю.

В его руках возникает планшет, знакомый даже здесь. Он бережно поглаживает пальцами пластик.

– Наверное, стоит принять всё как есть.

Чудовищный бог замолкает, и за секунду целая гамма чувств отражается на его лице – боль утраты, гнев, отвращение. И грусть, беспомощность, осознание, что ничего не вернуть.

– То, что ты пишешь… В конце концов, мне понравились твои предложения. Мне нравится, что ты написал.

Передо мной озеро. В воде отражается знакомая картина: седобородый мужчина тянется к юноше, но касается лишь бледного мертвеца с исколотыми венами. Бледный мертвец рассыпается в прах в руках седобородого.

Юноша протягивает руку к бородатому мужчине, но вместо него находит седовласое чудовище с безумными глазами. Монстр хватает юношу и раздавливает крючковатых лапах.