Штамповка 2067

Извращённый Эдем

Голоса доносятся неизвестно откуда. Слова повисают в воздухе, твёрдые и острые – о них можно порезаться, если попытаться схватить и понять.

Из-за одной такой попытки и появился этот кровоточащий разрез на руке.

В лесу ничего не разобрать. Темно, идёт дождь. И очень холодно. Я босиком ступаю по следам чудовища, по тропе, которой оно несло похищенного мальчика из сказки.

Я здесь не один. Они повсюду – прячутся за деревьями. Бескожие тела.

Наверное, им ещё холоднее, чем мне. На мне хотя бы брюки и рубашка. И кожа. Хоть и оказалось, что и рубашка, и брюки, и кожа – всё чужое.

Они смотрят на меня. Нашёптывают мне, и голоса их похожи то на голос Дэя-чудовища, то на голос советника. Иногда – на мой.

Они говорят то, что звучало в кабинете тогда, когда я слушал, но не осознавал, что слышу.

Ободранный до мяса манекен произносит голосом Джошуа:

– Господин Дэй, я прошу прощения. Я не знаю подробностей работы реконструкторской группы, но… как вы получили достаточно информации об Эгоре, чтобы воссоздать его? О его характере, привычках? Это ведь нигде не хранилось.

– Никак. То, чего не хватало, списали с меня.

– А не вышло ли так, что он получился не столько оригиналом, сколько… вашей копией?

– Он таким и должен быть! Ребёнок становится копией одного из родителей, того, который доминирует в семье и может диктовать свои условия. Он воспитывает ребёнка подобием себя, это неизбежно. В его случае я просто обошёлся без воспитания и сразу внёс свои черты в его характер.

– Опосредованное бессмертие. В нём вы видите для себя опосредованное бессмертие.

– Да! Эгор – мой сын. Он принадлежит мне. Он был своевольным – я сделал его послушным. Ему не уйти от меня. Он всегда будет при мне. Пусть даже он и умер – я вернул его с того света.

– Воссоздали его, чтобы он вас продолжил.

– Ради этого и заводят детей, Джошуа.

Голоса глухие, будто я слышу их сквозь толщу воды. Словно слушаю их со дна озера.

– Технология редактирования памяти ещё толком не опробована, – говорит советник. – Сами создатели в «Атартис» применяют её осторожно, как инструмент для точечного вмешательства. Возможно, и сам вывод технологии на рынок они рассматривают как масштабный эксперимент. Они ещё будут её дорабатывать...

– Упрекаешь меня в поспешности? Я должен был ждать? Это не в моих правилах. Что бы ты сделал, если бы это твой сын умер, обколовшись героином? Не попытался бы его воскресить? Хотя бы, – выплёвывает монстр с отвращением, – хотя бы так?

Не знаю, куда иду. Ноги ведут сами. Так, верно, было с Адамом… было бы, если бы создатель разочаровался в нём и отвернулся, забрав назад его разум.

Да, это я – безумный Адам, бредущий через Эдемский сад. Только всё наоборот: вокруг смертельный холод и ночь, и хлещет дождь. Мой извращённый Эдем, искажённое и злое отражение райского сада. А мой Творец – чудовище.

– С похищениями и атакой на «Атартис» мы зашли слишком далеко. Простите мою смелость, но мы перешли черту.

– Границы, черты – это для обычных людей. Я выше этого. Я не превратил бы шаткого колосса моих предков в империю, если бы застрял в рамках морали.

Как же холодно. Как холодно…

– Ваш сын – химера. Невероятный синтез остатков настоящей памяти того мальчика и искусственной реконструкции вашего сына. Химера. Я не подберу слова лучше.

Химера. Нет слова, чтобы описать, кто я. Память убитого и память мёртвого в живом.

– Господин Дэй, вам нужно вернуться к делам. В город. Отсюда невозможно полноценно руководить. И в городе вы будете под защитой. Здесь никак не обеспечить вашу безопасность на должном уровне. Находиться здесь опасно.

– Я никуда не поеду. Он пока ещё должен побыть здесь. В поместье я могу им заниматься. Исследовать, корректировать…

– Компания – ваше наследие. Сейчас именно её нужно спасать.

– К чему ты ведёшь?

– На месте каждой атаки мы находили вот такой револьвер. Не самое практичное оружие, не самое эффективное, не самое массовое. Я бы даже сказал – редкое. Тем не менее, оно было при каждом из нападавших.

– И что?

– Такой же револьвер был у бандита по кличке «Генерал». Именно он и выкрал для нас технологию редактирования памяти. С боем, засветившись и дав себя опознать. Это похоже на послание, господин Дэй. Мы их больно ударили. Теперь они бьют в ответ. И не собираются останавливаться.

– Я остаюсь там, где мой сын. Я не брошу его – только не снова.

Тропа скользкая, я то и дело оступаюсь в холодной грязи. Я уже шёл здесь – точнее, меня вели под руки похитители, думая, что я без сознания. От воспоминаний остались лишь обрывки. Но тогда точно не было так холодно.

Бескожие тела следуют за мной, продолжая разыгрывать свой кошмарный спектакль на две роли.

– При всём уважении, господин Дэй… – доносится из-за дерева. – Весь этот проект воссоздания Эгора… для вас важнее вернуть к жизни сына или изготовить вашу идеальную реплику?

Чудовище молчит. Ему нечего ответить.

Можно бродить здесь бесконечно. Я иду уже несколько лет, слушая мысли бескожих кукол, прячущихся за деревьями.

Мы в мире копий. Произведения искусства не оригинальны. Всё, что ты можешь придумать, опирается на уже придуманное до тебя.

Личности не оригинальны. Мы все копии родителей. Отличаемся в мелочах, и то лишь потому, что родители не умеют воспитать ребёнка своей точной копией.

Образы не оригинальны. Напиши картину – она будет состоять из элементов чужих картин, перемешанных между собой.

Деревья кровоточат. Белая кора, багровая кровь – струйки вырисовывают извилины, хранящие память дерева. Они неизменны, они не подвержены ни времени, ни искажениям. Ветви указывают в разных направлениях, не соглашаясь друг с другом.

Куклы говорят – и мне, и друг другу.

– Я – Эгор Дэй? Нет. Меня сотворили из другого человека.

– Я – тот, кем был изначально, до того, как меня переделали? Нет. У меня даже лицо теперь другое.

– Кто я?

Очень холодно. Можно замёрзнуть насмерть. Наверное, к утру так и будет.

Иней на траве… В нём отражается восходящее солнце, трава вся алая от света…

Остановившись, понимаю, что пришёл к пруду.

В озере отражается лицо мертвеца. Эгора Дэя нет в живых, но он смотрит на себя. Дубликат видит оригинал. Он не помнит, как быть тем, кем был изначально.

Как теперь себя называть? Вопрос глохнет в темноте, отражается от деревьев, превращается в насмешку.

– Если не знаешь, кем быть, будь мной, – говорит властный монстр, отразившийся в озере.

Раненая ладонь бьёт по воде, ещё и ещё. Чужое лицо пропадает в волнах, в воде растекаются кровавые клубы.

Трупы в чёрных мешках всплывают на поверхность. Каждый из них – мой. Я на дне озера. Вот почему так холодно.

Разводы крови становятся плотнее, заполняют всё озеро. В ней мелькают отражения: сонм чудовищ врывается в райский сад – это я открыл им дверь. Вспышки выстрелов озаряют мраморные залы. Механические руки рвут тело бога на части.

Своя кровь, чужая кровь. Всё сразу.

Дверь в холме истекает ржавчиной, но это тоже кровь – сочится из-под заклёпок, вбитых в её плоть. Рука сама открывает панель с кнопками и замирает, не зная, что делать дальше. Код известен – тот я, которого притащили сюда несколько дней назад, видел нужные цифры. Этого человека больше нет, но то, что осталось от него, записало код в форме сказки о похищенном мальчике.

Бескожие наблюдают из-за деревьев. Они ждут, сумею ли я понять код, который сам же зашифровал для себя.