Страница 20 из 91
Ветер пахнет близкой осенью. На севере поднимаются горы. Сверху виден весь сад, он окружает поместье и с южной стороны переходит в настоящий дикий лес. За ним, в полутора сотнях километров, город. Если приглядеться, видна ведущая туда дорога. Она асфальтовая, и это неправильно. Должна быть грунтовая. И под лопатками нагретая солнцем крыша. И пахнет старым деревом, и чердачной пылью. А прямо за забором должны быть поля с высокой травой…
Нет, не так. Пахнет металлом. Балка, на которой сижу, металлическая. И бетон вокруг. И никаких полей вдалеке.
– Эгор, спускайся. Простудишься.
Джошуа глядит на меня снизу. Я молча слезаю по лестницам, радуясь, что можно потянуть время и прийти в себя. Сквозь запахи сырого бетона и металла всё ещё пробивается аромат разогретого солнцем дерева.
– Знаешь, мне нечем заняться, – говорит Джошуа, встретив меня снаружи. – Не против, если я всё же составлю тебе компанию?
Я молча пожимаю плечами и иду, не думая, куда. Советник ступает рядом. Если он спросит, куда мы направляемся, придётся что-то сочинять, но он, похоже, всё понимает.
– Знаешь, в твоём возрасте я… – начинает он, но я его прерываю:
– Сколько меня не было? Сколько я пробыл в больнице?
– Пять дней. Ты пришёл в себя на шестой день, уже здесь, в поместье.
Что-то в его словах настораживает. Но не может быть, чтобы он лгал. Просто сегодня мне повсюду мерещатся странности.
– Почему обсерватория заброшена? Это ведь мечта отца – наблюдать за звёздами прямо здесь. Ему всегда нравились звёзды. И картины. Отец любит смотреть на звёзды и любит писать картины. Темы космического и божественного.
Я произношу всё механически, как заученный урок.
– Он увлёкся другим проектом, – говорит Джошуа. – Ему стало не до звёзд.
«И не до чего вообще», – с досадой добавляет он. Я слышу его реплику, хоть он и не произносил её вслух. Я читаю всё по мельчайшим движениям глаз и лицевых мышц.
…Вряд ли. Скорее всего, показалось. С чего бы мне так разбираться в людях?
Мы идём молча. Я не знаю, о чём говорить. Краем глаза вижу, что Джошуа деликатно заглядывает мне в лицо, пытаясь угадать мои мысли. Он несколько раз порывается начать разговор, но почему-то осекается. Он осторожен, деликатен до болезненности, совсем как человек, которому нужно вытащить карту из карточного домика – он протягивает руку и тут же отдёргивает её, боясь нарушить хрупкий баланс.
Очень хочется остаться одному. Я едва не говорю это вслух и вовремя спохватываюсь. Я и без этого обхожусь с Джошуа слишком грубо. У него ведь самые добрые намерения; он видит, что я всё ещё не в себе после катастрофы, и заботится обо мне. Но даже так его забота похожа на слежку.
Так всегда и было. Всё детство прошло здесь. И всегда под присмотром. Некоторые дети выросли без отца. У меня же отец был всегда. Ни дня не было, чтобы я не чувствовал его взгляд: мы едем на деловую встречу, мы в корпоративном небоскрёбе, мы… ещё где-то, не важно. И даже если я был сам по себе, я всегда должен был сообщать, где я нахожусь и что делаю.
Может, это родительская опека. Но мне часто казалось, что это беспокойство об инвестиции в будущее.
Отец всегда был со мной. Но совсем не так, как мне хотелось.
В детстве, когда я хотел побыть один, без его надзора, то убегал в сад – он такой густой и такой большой, что больше похож на лес. Став старше, убегал уже в какой-нибудь клуб и выключал телефон.
– Я хочу прогуляться в саду, – слова выходят глухими и грубыми.
– Я тоже. Пойдём.