Клубок со змеями

— Мне нужно в Вавилон, — непослушными губами промычал он.

Я поднял руку, требуя его замолчать, но тот, похоже, не обратил на это внимания:

— Господин Саргон, умоляю вас! Я должен найти своего отца. Вы и так обещали мне поездку домой, а теперь... после того, что мы узнали... — он попытался помахать поднятой с пола табличкой, но она снова выскользнула из его ходящих ходуном пальцев.

— Помолчи и дай мне подумать, — холодно ответил я, беря себя в руки и поднимаясь на ноги, — ты уверен в том, что правильно истолковал знаки? Не мог ошибиться?

Тарару отрицательно и быстро замотал головой. На секунду мне показалось, что она сейчас открутится и слетит с плеч.

— Сядь, — указал я ему на табурет возле стола, — выпей пару стаканов вина. Судя по виду, ты готов свалиться в обморок. А я пока все обдумаю.

Тарару открыл, было, рот, чтобы мне возразить, но увидев, что я отвернулся и стал медленно выхаживать по шатру с нахмуренными бровями, решил-таки последовать моему совету и рухнул на табурет. Тот протестующе заскрипел под ним. Налив трясущимися руками выпивку и расплескав половину, Тарару отправил ее в рот. Однако мертвенная бледность, покрывшая его лицо, начала спадать лишь после второго стакана. На щеках молодого вавилонянина появился здоровый румянец.

— Насколько я понял из твоих слов, Хазин писал, что сейчас самое удачное время для начала войны, но он ни слова не говорит о самой войне. Значит, вывод о том, что хетты вторглись на территорию Вавилонского царства может быть ошибочным.

— Нет, — хрипло возразил Тарару, — в письменах Хазина сказано, что войска под личным командованием самого царя хатти Мурсилиса вплотную подошли к границе Вавилонии с севера и нанесут удар через десять-двенадцать дней после того, как сделана эта запись.

— Там есть дата? — я внимательно посмотрел на него.

Тарару, молча, кивнул.

— Не заставляй меня вытягивать из тебя слова раскаленными щипцами, — слегка раздражаясь, повысил голос я.

Набрав в легкие побольше воздуха, юнец выдавил:

— Запись сделана в первый день прибытия каравана на стоянку.

— Это значит...

— Это значит, что они могут быть уже под стенами столицы! — Тарару встал, но непослушные ноги вынудили его вновь опуститься на табурет.

Еще больше нахмурившись, я медленно произнес:

— Все лучше и лучше.

— Я должен отправиться на поиски отца, — Тарару дрожащей рукой поставил пустой стакан на столик.

— Ты прекрасно понимаешь, что не сможешь перейти пустыню в одиночку, — я развел рукой, — ты и дороги-то не знаешь.

— Дайте мне сопровождающего.

— Ослабить и без того наши хилые позиции в лагере?

— Одним больше, одним меньше — не имеет значения.

— Ошибаешься, — это была не единственная причина, по которой я не собирался отпускать Тарару, но посвящать его в другую в мои планы не входило. — В любом случае, пока не вернется Бастет и не узнает всю ситуацию целиком, я тебя никуда не отпущу.

— Вы обещали, — просипел юнец, поднимаясь на дрожащих ногах, — вы обещали отпустить меня в Вавилон!

— Сядь!

Звук моего голоса оказался настолько громким, что от него задрожали стаканы на столике.

Юный вавилонянин вновь рухнул на табурет. Тот буквально затрещал под его весом. Тарару ошеломленно смотрел на меня широко распахнутыми глазами, в которых начинали скапливаться горячие слезы.

В этот момент в шатер влетел Гасан с обнаженным мечом наперевес.

— С вами все нормально, господин?

— Да, — проскрежетал зубами я.

Мадианитянин перевел удивленный взгляд с меня на Тарару, а затем уточнил:

— Точно все нормально? Помощи не надо?

— Во имя всех богов, Гасан! Ты еще в кусты за мной бегай и смотри, чтоб я колючку на задницу не посадил! Иди, отдохни. Я здесь сам как-нибудь управлюсь.

Нисколько не обидевшись и нацепив, мною так ненавистную, идиотскую ухмылку на уста, Гасан спрятал меч и выскользнул наружу.

Как только полог шатра опустился за ним, я обратился к Тарару, стараясь, чтобы мой голос звучал медленно и ровно, не превышая границы повышенного тона:

— Я не оставлю без внимания то, о чем ты поведал мне сегодня. Ты отправишься в Вавилон на поиски отца настолько скоро, насколько это будет возможно. Но до возвращения госпожи Бастет о путешествии не может идти речи. Я не могу принимать подобные решения без ее ведома. Понимаешь?

— Да, — угрюмо всхлипнул он.

Тарару поднялся, при этом, опершись рукой о стол. Держался он не слишком уверенно.

— Мы все обсудим, как только Бастет вернется из Петры, — повторил я.

— Клянетесь? — окрепшим голосом спросил Тарару.

В его взгляде читался мальчишеский вызов, так свойственный юным молодцам.

«Зеленый засранец слишком много стал себе позволять».

— Да. Клянусь судом Шамаша, я это сделаю.

На удивление, мои слова подействовали на Тарару.

— Благодарю вас, господин Саргон, — вавилонянин отвесил поклон, более низкий, нежели обычно.

Я натянуто улыбнулся:

— Ступай.

Еще раз поклонившись, Тарару, слегка пошатываясь, покинул шатер. Я остался наедине с собственными мыслями, которые будоражили разум, подобно страшной буре. В них перемешалось все — ассириец-предатель, война, возможности... и как все это можно использовать. С выгодой для себя. И от этого захватывало дух.

Я сидел за столом и с мрачным видом глядел на свою руку, искалеченную мощными, как дробильные камни, челюстями гиены.

Утро выдалось прохладным, и блеклые солнечные лучи, проникающие сквозь полог шатра, еще не успели прогреть воздух. Однако даже мимолетная мысль о том, что я намеревался сделать, бросала в лихорадочную дрожь и заставляла выступить пот на лице. Легкое дуновение ветерка слегка приподняло полог шатра, на мгновение впуская в него чуть больше света. Отсутствующим взглядом я проследил, как он медленно, словно перышко, опускается на место, а затем вернулся к созерцанию руки, покоившейся на столе. Глиняные таблички и папирусы были аккуратно сдвинуты в дальний правый угол.

«Сколько прошло времени с тех пор? Месяц? Или больше? Я не помню. Иногда мне кажется, что тот бой с гиенами произошел несколько лет назад. А моя жизнь простого ремесленника из пригорода и вовсе ощущается, как старая сказка. Или, как не моя жизнь. Да, так, наверное, даже лучше — это была не моя жизнь».

Вновь налетевший порыв ветра заставил колыхнуться полог шатра, но на этот раз я не обратил на него никакого внимания, полностью сосредоточившись на руке. Набрав полные легкие воздуха и громко выдохнув, я осторожно прикоснулся к повязке. Пальмовые листья, закрепляющие перевязь, покрылись коричневым цветом, став жесткими и ломкими. Я ощущал это, проводя по ним кончиками пальцев. Мне понадобилось около минуты, чтобы набраться смелости и снять один из листков. Заранее сжав зубы, я приготовился к приступу боли. К полному изумлению, той не последовало. Тогда, чуть осмелев, я аккуратно снял, один за другим, оставшиеся листья. При этом пара из них сломалась пополам прямо в ладони. Положив их на стол подле себя, я осмотрел повязку. Ткань была новая и чистая, что неудивительно — рана перестала сочиться давно. Не помню когда.

На этот раз я не медлил, ибо понимал, что если задержусь хотя бы на секунду, то больше уже не смогу заставить себя осуществить задуманное. Осторожными и аккуратными движениями я стал разматывать повязку, каждую секунду готовясь испытать сильную боль. Однако ее по-прежнему не было. Зато появился зуд. Сначала небольшой, словно от укуса кровососущего насекомого, но усиливающийся по мере того, как все больше воздуха получало доступ к коже под повязкой, которую я старательно разматывал. В какой-то момент мне захотелось бросить все и стремглав выбежать наружу, да окунуть покалеченную часть тела в чан с ледяной водой. Крепко сжав зубы, но по другой, нежели ожидаемой, причине, я продолжал освобождать руку от ткани, благо оставалось недолго. Когда последний кусок материи долгожданно соскользнул, я раздраженно швырнул ее в угол шатра. Ровно посередине, между локтевым суставом и началом кисти, красовались два огромных, толщиной в два пальца, зарубцевавшихся шрама. Кожа имела неприятный красноватый оттенок. Очень осторожно и медленно, словно неся драгоценность над пропастью, я приподнял руку над столом. Ощущения были такие, словно в ней не осталось ни одного ка[80] веса. За этим слабым движением последовала боль, но тихая, ноющая и едва заметная. Совсем не та, к которой я морально готовился. Теперь ничто уже не могло удержать меня на табурете. Осторожно встав, я быстрым шагом вышел наружу, подставляя лицо под утренние лучи солнца. Не медля ни мгновения, я опустил руку в чан с ледяной водой. Зуд быстро начал отступать, принося облегчение. Я даже не смог сдержать стон удовольствия.

80

Ка — древняя вавилонская единица измерения объема жидкостей, равная объему куба, длина ребра которого составляет ширину ладони.