Солнечное затмение

– Угу, – ответил я. – А то не видел? А откуда у него, кстати, бушлат? Здесь же вообще никого не было, кроме тех троих. Откуда он его взял, да ещё и «песочку»?

– Да он его не здесь взял, а в Пластилиновой долине, в пехоте у кого-то то ли взял просто, то ли выменял на что-то – не знаю. Расстроится сейчас.

– Угу, – вздохнул я. – Но я ведь не нарочно, сам не знаю, как вырубился. Наверное, под ваши разговоры об астрологии и астрономии. Кстати, когда ушли эти незнакомцы? Я уже спал.

– Какие незнакомцы? – удивлённо спросил Саша.

Теперь настал мой черёд удивиться.

– Ну как, какие? – через несколько секунд ответил я, – Те трое незнакомцев, которые картошку пекли в цинке. Ты с ними зарубился в споре об астрологии и что-то доказывал одному из них, самому большому. Как его…? Веня его зовут! Ты что, не помнишь?

– Нет, – откровенно ответил мой товарищ. – Картошку ел, помню, но, честно говоря, не помню сейчас, кто её готовил, потом заснул.

– Саня, тебе что, выстрелом память отшибло? – изумился я ещё больше. – Как можно этого не помнить?

– Наверное, просто потому, что этого не было, – в его голосе почувствовалось раздражение. – А ты так больше не разговаривай со мной.

– Бред какой-то, – проворчал я и пошёл дальше.

Мы так и шли: тихо и молча. Подошли к дороге, по которой приехали сюда, слева от нас, по памяти помню, был обрыв – надо быть осторожнее.

– Саня, ну вот, смотри, – спросил я снова своего товарища. – Ты Лев по гороскопу?

– Да, – ответил он.

– А подруга твоя – твоя «мадам», как ты говоришь, – Стрелец?

– Да, – он как будто не понимал хода моих мыслей.

– Так откуда я знаю это?

– Да очень просто, – парировал он. – У тебя день рождения двадцать седьмого июля, у меня – двадцать восьмого. Мы в ротной стенгазете висели рядом.

– Ну а про подругу я откуда могу знать? – не унимался я, – Я даже не знаю, как её зовут, да и зачем мне это, собственно? Как я могу знать, кто она по гороскопу?

– Ну не знаю… я разве тебе не говорил?

– Нет, не говорил, Саня!

– Слушай, Фил! – недовольно сказал Саша. – Тебе чего от меня надо?

– Да ничего не надо, я просто хочу удостовериться, что у костра мы были не одни! – довольно возбуждённо сказал я. – Что мне это не приснилось и не привиделось.

Он ничего не ответил, и мы просто продолжили наш путь. Удивительно было то, что сюда, в условия, видимо, среднегорья или даже высокогорья, марш нашей колонны из Пластилиновой долины занял меньше времени, чем от равнинного Каспийска в Пластилиновую долину, что, вероятно, свидетельствовало о повышении боевой дисциплины.

Когда мы ложились спать, артиллерийские пушки продолжали изрыгать из себя снаряды в сторону невидимого в темноте села, и снаряды через несколько секунд разрывались где-то там, внизу. Как спать-то при таком грохоте? Разве что украдкой, по чуть-чуть, между залпами. Потом ещё чуть-чуть. И ещё. Потом почему-то залпы стали тише. И ещё тише. И ещё…

XVII

Утро следующего дня выдалось пасмурным, промозглым и зарядка стала просто в радость. Автоматы оставили в палатке под охраной Шварцмана, в адрес которого, конечно же, всегда летели шуточки, вроде «не погни, когда будешь дрова колоть» или «только дрова руби не моим автоматом». В мой же адрес от Саши Ливанова летели гневные реплики, наподобие «вырубился, как чурбан» и «отдашь свой бушлат», когда выдадут. На моё замечание о том, что если я ему в будущем отдам свой бушлат, то у него будет уже три бушлата: сожжённый, мой и тот, который ему тоже выдадут, и это, наверное, будет несправедливо, Саша предпочёл не отвечать. А после того, как Игорь Авдеев, механик-водитель нашей третьей машины, заметил Саше, что «как пришёл легко этот бушлат – так и ушёл легко», моя совесть немного успокоилась.

После завтрака к нам в расположение вместе с Валиевым пришёл какой-то, судя по всему, местный житель, который, видимо, предполагался нами в качестве проводника. Валиев объявил сбор и уже через минуту мы были готовы; были налегке: только оружие и боеприпасы. Отправились все, кроме механиков-водителей и бедолаги Шварцмана. С нами пошли все три сапёра, включая собаку. Отсутствие в группе Шварцмана неприятно сказалось и на мне. Володя был штатным радиотелеграфистом, но сейчас, по понятным причинам, пойти с нами не мог и командир назначил радиотелеграфистом меня. Собственно, я оставался единственным, кому могла достаться эта почётная должность: наводчики-операторы боевых машин и их командиры отметались сразу и оставались только Андрей Рембовский, гранатомётчик, и Слава Мохов, снайпер, которым по штату было не положено ходить с радиостанцией. Радиостанцией Р-159 я пользоваться умел. Получив от Валиева устно основную и запасную частоты, я проверил связь с оперативным дежурным, что заняло меньше минуты, надел её на спину, заткнув край ребристой антенны себе спереди за пояс, и также был готов. Вышли на дорогу, по которой приехали вечером и на которую ночью выходили с Сашей Бодровым, поднялись вверх, до развилки, и повернули резко влево, туда, куда вчера уехала колонна техники из другой воинской части, но пройдя буквально несколько десятков метров, мы сошли с дороги вправо и пошли по сравнительно крутому склону. Деревьев и кустарников здесь мало и складки местности были зелёно-коричневыми: зелёными – от расстилавшейся на склонах гор и невыгоревшей на Солнце травы, коричневыми – от подножья каменистых гор, которые, вырастая вверх, становились грифельно-серыми, особенно мрачными в такую пасмурную погоду. Валиев был с планшетом, часто доставал из него карту, бумагу и зарисовывал, конспектировал что-то, видимо, сверяясь с картой.

Кто-то пытался начать разговор, который был бы ненавязчивым, таким, каким он бывал, когда мы ходили на дальний полигон (не на плацу всё-таки!) в месте нашей постоянной дислокации, но Валиев резко оборвал и строго приказал молчать и смотреть по сторонам. Оставалось выполнять приказ, постоянно наблюдать окружающую нас обстановку и через это любоваться восхитительной природой здешних мест. Проводнику на вид было лет за пятьдесят, не старый ещё, но и не молодой, держится в начале строя, идёт быстрым шагом, показывая иногда рукой, какое выбирать направление. Так мы прошли, по моему представлению, практически до самого Кадара, но минуя Карамахи. Дойдя до представляемого мною конца селения Кадар, мы приняли вправо на тропу, которая вела вверх. Поднялись на перевал и повернули направо, обратно к нашему лагерю. Валиев остановился, показал рукой куда-то в сторону подножия горы и, присмотревшись, там, внизу, можно было заметить другой такой же, как и наш, военный лагерь с бронетехникой, маскировочными сетями и маленькими серыми человечками, снующими туда-сюда – сейчас это скопление людей напоминает муравейник, внешне немного хаотичный, но стремящийся к порядку и дисциплине. Скорее всего, это и были те военные, которых мы нагнали вчера, когда приехали на место нашего нынешнего расположения. Непонятно только, почему они обосновались в такой низине – селение Кадар было высоко вверху.

Накрапывает дождь.

Я вспомнил, что и вчера ночью тоже накрапывал такой же дождь и я ещё подумал, что очень не хочется повторения дождей Пластилиновой долины, но в этой местности как вчера, так и сегодня, дождь не собирался превращаться в более сильный.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился к Валиеву Саша Панчишин. – Разрешите покурить. Ещё ни разу перекура не было.

– Нет! – отрезал некурящий Валиев. – Перейдём через перевал – там покурите.

Мы пошли дальше по тропе и услышали со стороны нашего лагеря тяжёлые разрывы. На секунду стало страшно, но потом я вспомнил, что артиллерия ещё минувшей ночью начала утюжить село снарядами. Сейчас, видимо, артиллерийский обстрел начался вновь. Проходя через перевал и уже поворачивая вправо, я последний раз бросил взгляд на Кадар и располагавшийся под ним военный лагерь: маленькие человечки забегали ещё быстрее, чем раньше, как будто к муравейнику кто-то поднёс горящий хворост.