Солнечное затмение

Рыжий демонстративно жевал галеты, ворочая огромными желваками, словно мельничными жерновами, а черномазый сразу же, как только услышал вопрос, отрицательно повертел головой и поводил ладонями вниз параллельно земле.

Веня предложил попить чаю и, не дожидаясь ни от кого ответа, достал из-за пазухи уже открытую чайную коробку, из которой словно из пушки пальнуло вокруг насыщенным малиновым ароматом.

– Это что за чай такой? – с нескрываемым удивлением спросил я.

– Обычный чай с малиной, – ответил первый незнакомец. – Ни разу не пил что ли?

– Обычный чай – это просто чай, как правило, грузинский, без всяких добавок, – заметил я. – Дайте понюхать?

Боже, что же это за аромат! Ноздри мои расширялись непроизвольно и с необыкновенной частотой, чтобы больше и больше впитать этот запах.

– Ну, хватит, давай уже лучше кружку, – заговорил здоровяк. – Неужели нюхать лучше?

– Такой чай можно и просто нюхать, – ответил я и с сожалением начал вставать, чтобы сходить за кружкой.

В палатке тепло, но спать приходится ещё на голой земле, потому как ещё не было выпущено ни одного снаряда нашими реактивщиками и вследствие этого ещё не освободился ни один ящик из-под снарядов, из которых можно было бы соорудить нары. Собака спала, но когда я проходил мимо неё, зарычала сквозь сон. Я прокрался вглубь, наощупь нашёл свой вещмешок и достал из него кружку – один из самых важных, после ложки, инструментов солдата, важнее, наверное, автомата, штык-ножа и малой пехотной лопатки. В углу спали наши три механика-водителя – казалось, они везде были втроём, занимались боевыми машинами, ели, спали. Если бы механики-водители ходили у нас в патруль, то они бы напросились у Валиева патрулировать вместе, но механики-водители у нас не несли службу в патруле, потому что должны были всегда находиться рядом со своими машинами.

Я подал кружку и второй незнакомец налил мне ароматнейший малиновый чай.

Пока чай заваривался, я решил покурить и невольно вспомнилось, как я вот так же, но в более позднюю осень, в Набережных Челнах, ездил с друзьями на рыбалку. Я ведь совершенно эту рыбалку не любил, но в компании двух взрослых мужиков и десяти-двенадцати пацанов мне было просто интересно вырваться из дома, испытать некоторые трудности с ночлегом в промозглую погоду, когда приходилось спать на голой земле, в которую прикопали тлеющие от костра угли. Но тогда мы даже пили водку! Когда это было? Пять? Пять или шесть лет назад? Нет, пять, это был сентябрь или октябрь девяносто четвёртого, я уже тогда учился в СПТУ. А сейчас я тоже вырвался из дома и пью не водку, а чай, но ведь какой прекрасный! Невольно вспоминается армейский стишок: «Водку мы теперь не пьём, шашлыки не кушаем. Кружку чая долбанём и комбата слушаем!». Сейчас слушали не комбата, а одного из этих странных незнакомцев, первого из них. Как бишь зовут его? Забыл. Что он говорит? Что-то рассказывает о параде планет, ну так вот же, я их и вижу! Я уже плохо понимаю, что он говорит, но вижу, как планеты одна за одной накатываются на меня, какое-то между ними небольшое расстояние, а сам я лечу навстречу им и лавирую, лавирую между ними и нет уже никаких голосов, есть только я и этот красивый пугающий космос. Небесные тела сменяют друг друга с калейдоскопической быстротой, само же пространство ярко-оранжевое и очень красивое, не похожее на страшный и далёкий космос – неужели там так светло? С невероятной скоростью я лечу и лечу вперёд, навстречу Солнцу, и вот оно уже стало жечь сильнее и сильнее, становясь нестерпимым, всё моё тело кажется раскалённым и уже нет сил дышать, «зачем же я лечу туда?», подумал я, но вот откуда-то сверху, из глубины пространства, стали доноситься голоса и я подумал, что не всё ещё потеряно. Голоса становились громче, отчётливее, где-то даже слышались смешки и прибаутки.

– Фил, вставай, в шашлык скоро превратишься! – выдернул меня из забытья наводчик-оператор нашей третьей боевой машины Глеб Савчук, он был явно в приподнятом настроении. – Ну вот, новый бушлат спалил! Ха-ха, Санёк его только сегодня достал.

Я вскочил и увидел, что во сне подполз близко к костру и полы бушлата начали тлеть, источая угарный газ, не дававший мне дышать. Быстро стянул его и тлеющими его местами стал тереть о землю, прижимать к ней, сокрушаясь мысленно, как я мог так облажаться. Глеб Савчук и Андрей Рембовский по прозвищу Рэмбо, который на Рэмбо совершенно не был похож, заступили во вторую смену патруля и в первую очередь, конечно же, подошли на огонёк. Незнакомцев не было, а кроме меня у костра спали только Слава Мохов и Илья Лавров. Савчук посмеивался, а Рембовский разбудил остальных у костра, и мы пошли спать.

XVI

– Фил, вставай! – кто-то сжал моё плечо – оказалось – Саша Бодров. – Наша смена!

– Почему ты? – успел я сообразить. – Я же с Панчишиным должен быть.

– Мне не спится, – ответил он. – Хочу подежурить, Сане уже сказал. Валиев, надеюсь, не узнает, да и не думаю, что будет сильно против.

Как же быстро прошли два часа сна! Не успел я заснуть, как вновь пришлось вставать, всё как в первый год службы в период хронического недосыпа и недоедания. Со стороны въезда в долину не было ни видно, ни слышно новых машин – видимо, колонна уже полностью прибыла. Мы шли в сторону обрыва, за которым начинались Карамахи, и видели уже силуэты располагавшихся там самоходных артиллерийских установок.

– Представляешь, Филипп, – заметил Саша. – Мы с тобою с того дня в патруле так и не разговаривали.

– Да, я помню, недели три прошло уже, – ответил я. – Интересно, что ничем серьёзным не занимались, а всё времени нет, чтобы просто поговорить.

Мы подошли к краю обрыва, на линию самоходных артиллерийских установок, ничего не разглядели в кромешной тьме впереди, в селе, и уже повернули назад, как вдруг одна из ближайших к нам машин изверглась ужасающим грохотом – выстрел был таким неожиданным, таким сильным и громким, что, казалось, барабанные перепонки в ушах лопнули как раздутые воздушные шары. Сама же машина подскочила на месте так, что земля вокруг неё содрогнулась и дрожь эту мы прочувствовали на себе. Инстинктивно мы отбежали от неё метров на двадцать, после чего уже появилась возможность хоть что-то соображать. Это был осветительный снаряд, который не слишком высоко в небе зажёг свечу, медленно опускавшуюся прямо в лежавшее под нами село. Вокруг стало светло, только свет был не бледно-голубой, как при полной Луне, а жёлтый, как ночное городское освещение. Только сейчас мы заметили, что артиллерийская установка, рядом с которой мы стояли, задрала свою пушку почти перпендикулярно земле. Голова ещё гудела, как раздался новый выстрел, а за ним ещё один, и ещё, и ещё. В тусклом жёлтом свете начался обстрел тёмного, кажущегося заброшенным, населённого пункта. Но там определённо кто-то есть. Кто-то из тех, кто месяц назад напал на Ботлих, кто заставил бежать отсюда местных жителей, кто взрывает людей в Буйнакске.

На новом месте наш лагерь сформировался несколько иначе. Если в Пластилиновой долине все подразделения были одно с другим рядом, то здесь расставились обособленно. Палатка нашего разведывательного подразделения расположена ближе всех к полю и к огромной исполинской горе сзади нас, палатки артиллеристов были справа поодаль, но их самоходные установки стоят как раз напротив села и уже вовсю обстреливают его. Наша долина, та её часть над селом Карамахи, была небольшой, однако даже наши восемьсот человек и более ста единиц техники буквально растворились в ней. Мы ходили от расположения к расположению и видели, что все уже разложились и спят. Хотя кое-кто выбегал от звуков выстрелов и, узнав, в чём дело, возвращался обратно.

– Вот дают, черти! – прокряхтел Саша. – Всё, началось?

Я оставил его вопрос без ответа, потому что и не знал, что ответить, да и после таких звуковых ударов соображать было трудно.

– Что, бушлат спалил Ливанову? – спросил Саня через некоторое время – он, видимо, лучше меня адаптировался к выстрелам пушек.