По делу обвиняется...

— Зачем же вы двенадцатого числа приходили к ней на работу?

— Никуда я не ходила и ничего не знаю.

— Но вас видели там.

— Не была я, меня с кем-то путают.

Не добившись ничего от Нестеренко, Арслан решил провести очные ставки между ней и сотрудниками отдела, с которыми она разговаривала, разыскивая Фастову.

Как только Шоира увидела Нестеренко, она радостно закричала:

— Вспомнила! Вспомнила! Вы ведь в районо работаете? — обратилась Шоира к Нестеренко и, повернувшись к Туйчиеву, объяснила:

— Когда я училась в десятом классе, нас, несколько девочек, директор послал в районо помочь перенести архив, и там я ее видела. А двенадцатого она пришла к нам и спрашивала меня, где сидит Фастова.

Несмотря на утверждение четверых сотрудников, что именно Нестеренко искала Фастову и потом они вместе вышли, а Аванесова видела их разговаривавшими под лестницей, Нестеренко категорически отрицала все.

Отрицание и Нестеренко и Фастовой несомненного факта встречи и разговора, самого по себе, возможно, ничем не примечательного и вполне обыденного, делало совершенно непонятным характер их взаимоотношений. То, что их связывает какая-то тайна, Арслан не сомневался. Не ясно было, какой поступок Нестеренко, до этого не знавшей Фастову, представил опасность, угрозу благополучию Марии Никифоровны, ведь при встрече Фастова так и сказала, что Нестеренко поступила с ней жестоко. «Что же сделала Нестеренко? — напряженно думал Арслан. — И вообще имеет ли она отношение к случившемуся с Фастовой?.. Может быть, она была в парке после Юдиной? Крюков в парке видел только Юдину, присутствие которой Фастова отрицает. «Коридорная» женщина — Юдина, стало быть, отпадает, а вот «лестничная» — Нестеренко, не исключено, и была той женщиной в парке, которую видела Мартынова. Эх, если бы Мартынова опознала Нестеренко, тогда, пожалуй, все прояснилось бы...»

Ира Мартынова не смогла опознать Нестеренко и заявила, что в парке была не она.

— Понимаете, — объяснила она, — я не могу описать ту женщину, которая была с Фастовой в парке, но эта женщина, которую вы мне показали, — другая. Это точно.

Ошибка была очевидна. Соснин понял это сразу, но было уже поздно. И теперь он мучился от мысли, что все испортил из-за поспешности, желания как можно быстрее закрепить полученные данные и выйти, как он любил говорить, на оперативный простор решающих доказательств. Их как раз и не видно. Все вернулось на круги своя, сказал ему Арслан, оценив обстановку.

Тактический просчет Соснина заключался в том, что он навязал Фастовой версию, выдвинутую Юдиной. Тогда, в больнице, от него не укрылись вздох облегчения Фастовой и то, как радостно засияли ее глаза, а лицо не выражало тревоги. Она безоговорочно приняла показания Юдиной.

— Мне только лишь сказать, что Юдина не отрицает знакомства с ней, и она вынуждена была бы заговорить. Тут голым отрицанием не отделаешься. А потом намекнуть, только намекнуть о кой-каких обязательствах перед Юдиной, и все было бы в порядке. А я так оплошал, — уже в который раз казнил себя Николай.

— Слушай, ты кончишь самоедством заниматься? Ну, допустил ошибку, — Арслан пытался успокоить друга. — Давай лучше подумаем, чем мы сейчас располагаем...

— Чем? Ничем! — перебил его Соснин. — И все по моей милости.

— Хватит! — рассердился Арслан. — Работать надо. Я не согласен с тобой, что у нас нет доказательств.

— Ты же сам сказал, что все возвернулось на круги своя.

— Не прав я, значит. Погорячился. Да сядешь ты, наконец?! Мельтешишь перед глазами. Тоже мне — лев в клетке. — Арслан встал, подошел к Соснину, описывавшему замысловатые фигуры по кабинету, и насильно усадил его. — Вот так. А теперь слушай. Ты говоришь: Фастова с готовностью приняла показания Юдиной... Что из этого следует? Во-первых, она подтвердила факт знакомства с Юдиной, который категорически отрицала. Во-вторых, Юдина сказала неправду о характере взаимоотношений с Фастовой...

— Но это в одинаковой мере устраивает обе стороны, — подхватил Соснин, уловив направление мысли друга.

— Совершенно верно. Значит, есть еще одно обстоятельство.

— Они хотят что-то скрыть? — задумчиво спросил Соснин.

— Я думаю, в этом и состоит разгадка. Иначе зачем Фастовой покрывать Юдину, нанесшую ей телесные повреждения.

— Ты полагаешь, что удар нанесла она?

— Когда разговаривают двое, а одного после этого находят с раной на голове, то нетрудно догадаться, кто нанес удар.

— Логично, но, — Соснин удрученно вздохнул, — пока бездоказательно. И все же никак не пойму: если удар нанесла Юдина, то почему Фастова скрывает это?

Зазвонил телефон, Николай поднял трубку.

— Капитан Соснин слушает. А он у меня. Хорошо, пропустите.

— Дежурный звонил. Фастов Леня пришел и тебя спрашивает.

Леня не сразу решился прийти сюда. То, что произошло, потрясло его, но он полагал, что случившееся не выходит за рамки интересов его семьи. Беспокоить кого-нибудь по этому поводу он считал неудобным. Но после долгих раздумий все же пошел к Туйчиеву, продолжая испытывать чувство неловкости. Как все нерешительные люди, он обрадовался, что Туйчиева нет на месте: ведь он выполнил намеченное, а раз отсутствует Туйчиев, он не виноват. Но дежурный не дал ему уйти и позвонил Соснину.

...Преодолевая робость и смущение, Леня постучал.

— Входите, входите, — раздался знакомый голос. Леня вошел и остановился у дверей, забыв даже поздороваться.

— Здравствуйте и проходите, — Николай жестом показал на стул.

— Здравствуйте, — только теперь поздоровался Леня. — Я ненадолго.

— Сколько потребуется, — приветливо улыбнулся Арслан. — У вас что-нибудь случилось? — сразу поинтересовался он.

— Да. То есть нет... В общем, я посоветоваться пришел. Если можно.

— Конечно, можно. Слушаем вас.

— У нас дома... облигации пропали.

— Что? Облигации? — недоуменно переспросил Соснин. — Какие облигации?

— Трехпроцентные, их еще золотым займом называют, — пояснил Леня.

— Вот что, Леня, вы уж нам понятней объясните, — предложил Арслан, — а то пока связь с делом не улавливается.

— Я понимаю, к делу не относится... Я просто посоветоваться, — застеснялся Леня. «И зачем я только пришел. Голову людям морочу!» Но Туйчиев дружелюбно положил ему руку на плечо и ободряюще сказал:

— Давай! Рассказывай.

— Не знаю даже, как правильно назвать — наследство или подарок. Бабушка покойная оставила двадцать пять штук облигаций трехпроцентных и дала наказ: когда жениться буду, мне их отдать. Так и лежали они в старой сумке в бабушкином сундуке. Сундук, не знаю почему, на висячий замок запирался. Такой порядок еще бабушка завела. От кого запирался сундук — до сих пор понять не могу. Ключ к нему лежал в комоде на виду, и, кому нужно было, тот брал его и отпирал. Я не раз предлагал матери снять замок, но она говорила: пусть будет, как при бабушке. Так вот, чтобы каждый раз в сундук не лазить, я номера облигаций переписал себе в записную книжку. — Леня вынул из внутреннего кармана пиджака записную книжку, полистал, открыл на нужной странице и в таком виде положил на стол перед Сосниным. — Как только в газете появляется таблица очередного тиража, я проверяю по своим записям. В этот раз, — продолжал Леня, — я тоже так проверял. И вдруг даже не поверил: сколько лет ничего, а тут выигрыш. И представьте — сразу по двум облигациям. И какой! Пятьсот рублей! Пятьсот двадцать, — уточнил Леня. — Думаю, надо достать облигации и завтра маме показать. Положительные эмоции ей не помешают. Взял, значит, я ключ, открыл сундук, а сумка пуста: облигаций нет. Всю квартиру обшарил, но не нашел.

— А вы у матери спрашивали? Может, она их перепрятала?

— В том-то и дело, спрашивал. Конечно, я не стал ей говорить про пропажу, а то она разволнуется. Поэтому так осторожно спрашиваю ее, где облигации лежат, — таблицу напечатали, проверить надо. А она раздраженно отвечает: где лежали, там и лежат. Не стал я больше ничего говорить. Куда они могли деться, ума не приложу.