Страница 24 из 64
— Саша, эти люди их не возьмут.
— Почему? — Он прекрасно разбирался в фундаментах, опалубке и стройматериалах, но ничего не смыслил в ювелирных изделиях.
— Потому что мой магазин торгует не турецким ширпотребом, а фирменными украшениями. Пусть это не сплошь эксклюзив, и всё же это вещи, которые… понимаешь, у них есть своё "лицо"…
Ну конечно, он совершенно отупел, он не в состоянии понять простейшее: продать приличные цацки, не оставив следов, практически невозможно. Это ведь не стодолларовые бумажки. А если побрякушки оптом попытается продать Лидия, то это тоже не останется незамеченным, да и быстро это не сделаешь.
Увы, Новосибирск — город большой, но два миллиона долларов наличкой тайно собрать почти невозможно. Особенно, если эти тайны будут касаться компании "Город". Значит, надо искать в Москве. Только там можно затеряться. Но здесь Борисевич ему уже не помощник. Здесь исключительно его, Грибанова, персональный вопрос. И он уже начал его прорабатывать.
До разговора с нужным человеком оставались три часа. Александр Дмитриевич не спал всю ночь и теперь чувствовал давящую тяжесть в голове и глазах. Надо было попытаться заснуть, хотя бы на полтора часа. Но не в кабинете, где он привык работать и не привык отдыхать. Впрочем, и сам внеурочный сон, и возвращение среди дня домой тоже не входили в его привычки.
Грибанов жил в собственном доме. Не в загородном коттедже, прелесть которого не понимал, а именно доме: четырнадцатиэтажной "свечке", где обитали, разумеется, и другие люди — сплошь солидные, денежные и, в общем-то, приличные. Этот дом построила компания "Город", и её президент с самого начала обустроил себе двухуровневый пентхаус с двумя расположенными по разным сторонам входами. Один был парадным, в сущности, обычным входом в квартиру, а другой — запасным, предназначенным для домработницы и прочей обслуги, появляющейся в основном тогда, когда Грибановы вынуждены были устраивать приемы в собственной квартире.
Вот именно, что вынуждены. Подобные приемы, пусть даже очень редкие, Александр Дмитриевич терпеть не мог, предпочитая проводить их в ресторанах. Он вообще не любил посторонних людей в своем жилище. Посторонние люди нарушали сложившийся в восприятии Грибанова домашний порядок, ходили, подражая западным традициям, по квартире в уличной обуви, порой умудрялись забредать в "хозяйские покои", пользуясь унитазом и раковиной, которые отнюдь не предназначались для чужих нужд. После подобных приемов Александр Дмитриевич заставлял домработницу тщательно перемывать всю квартиру, лично меняя в туалетных комнатах полотенца и пипифакс.
Александр Дмитриевич открыл дверь своим ключом, взял с левой полки домашние туфли, аккуратно поставил на правую полку туфли уличные. Он никогда не путал "право" и "лево" ни в делах, ни в быту. Всё должно было стоять на своих местах. Всё на своих местах и стояло… до вчерашнего дня.
Надо поспать, хотя бы немного, иначе мозги будут тупыми, а мысли вялыми. Разговор же с нужным человеком предстоял серьезный и ответственный, можно сказать, сверхпринципиальный разговор ожидался. Но прежде следовало тщательно вымыть руки — "смыть улицу" со всей её даже малозаметной грязью, бактериями, инфекцией. В квартире шесть ванных комнат, Грибанов специально так заказывал — индивидуально для каждого, живущего в доме, плюс две "гостевые", в том числе рядом с входной дверью. Ею, точнее умывальником, пользовались все члены семьи, когда заходили в квартиру. Мыть руки перед едой Александра Дмитриевича приучили в детстве. Мыть руки сразу после улицы он давно приучил дочь, жену и мать.
Вздремнуть Грибанов намеревался в кабинете на диване — только там и никак не в спальне на кровати. Для спальни требовалось раздеться, принять душ, снять покрывало и залезть под одеяло. Он не хотел тратить время на все эти обязательные процедуры, а иначе просто не мог. Растянуться поверх покрывала да еще чего доброго в уличных брюках?.. Совершенно неприемлемая ситуация. Лидия тоже, если намеревалась днем отдохнуть, ложилась на диван в своей комнате. Нормальная ситуация.
Его кабинет находился напротив комнаты жены, откуда раздавалась тихая музыка. Когда Лидии бывало грустно, она любила слушать Шопена. Александру Дмитриевичу не хотелось сейчас общаться с женой, утешать, что-то обещать… Ему хотелось хоть немного поспать. Ему обязательно нужно было хоть немножко поспать. Но если он сейчас укроется в своем кабинете, а Лида выйдет в прихожую и обнаружит его уличные туфли, то не поймет, отчего он не дал о себе знать, и обидится, почему он не заглянул к ней, и решит, что случилась какая-то новая беда.
Он только подумал о беде и тут услышал карканье вороны — негромкое, но какое-то зловещее. Отродясь в окрестностях его дома не было ворон. Птица каркнула пару раз и замолкла. Отбилась, видать, от своих и перепугалась собственного одиночества. А у Александра Дмитриевича нехорошо екнуло в груди, хотя он никогда не был мнительным и не верил в дурные приметы.
— Лида! Я дома! — сказал он громко и толкнул дверь.
— Да-да, всё в порядке, не волнуйся.
Лидия сидела на диване и говорила по мобильному телефону. Увидела мужа и, ойкнув, откинулась на подушки. Телефон издал какой-то писк и отключился.
— Господи, Саша! — выдохнула жена. — Как ты меня напугал!
Конечно, он был не прав. Надо было позвонить и предупредить, он обычно всегда предупреждал о своем приходе. У него слишком большая квартира, чтобы услышать, как открывается входная дверь. И он никогда не приезжает с работы так рано.
Грибанов сел рядом на диван, обнял жену, почувствовал, как вздрагивает ее мягкое плечо.
— Екатерина Иннокентьевна ушла, а я позвонила маме, но ничего ей не сказала про Каришу. Я ей сказала, что у нас всё в порядке.
— Правильно, — согласился Александр Дмитриевич. — Она в Германии, а мы здесь, она ничем нам не поможет, только нервничать будет. Это сейчас лишнее.
Из кармана раздалась бодрая "ария тореодора" — именно так Грибанов обозначил звонки начальника службы безопасности.
— Это Борисевич? — встрепенулась Лидия.
— Слушаю тебя, Вадим. — Грибанов полминуты слушал и сказал: — Приезжай сейчас ко мне домой.
Они зашли в квартиру вместе — Вадим и Екатерина Иннокентьевна.
— Мы встретились у подъезда, — сообщила мать сыну и невестке, словно те подозревали, что она специально поджидала Борисевича где-нибудь за углом. — Я просто вовремя вернулась. Ведь у Вадима есть новости, правда?
Она напряженно уставилась на Борисевича, но тот молчал. Ждал указаний.
— Пройдемте в гостиную, — распорядился сын и начальник, со странным чувством наблюдая, как женщины чуть ли не бегом устремились в комнату.
Любопытство, перемешанное со страхом и надеждой? Впрочем, о чем это он? Какое любопытство? Только надежда! И неизбежный страх. Разве сам он чувствует что-то другое?
У Борисевича, конечно, никаких таких эмоций не было. Борисевич — профессионал, у него холодная голова и спокойное сердце. Так и должно быть. А иначе нельзя.
Борисевич рассказывал сухо и по-деловому — про обед с Еланцевой, про визит Ряшенцева и про психолога Кази-ка, который несколько часов торчал в салоне Феклистова, а затем направился прямиком к Лагутину.
— Как ты сказал его фамилия — Казик? — переспросила Екатерина Иннокентьевна.
— А в чем дело, мама? — скривился сын.
— Ни в чем, Саша, совершенно ни в чем. Просто фамилия такая… странная…
— А фамилия Лагутин у тебя странностей не вызывает? — процедил Александр Дмитриевич.
— Саша! Может, всё это он?! Это он всё устроил — с Каришей, с нами?! — неожиданно выкрикнула Лидия.
— Перестань! — Грибанов почувствовал, как к горлу подступила ярость и вот-вот готова выплеснуться прямо на ковер.
— Он что-то задумал, — спокойно сказал Вадим. — В любом случае он в курсе ситуации. Ряшенцев был на месте преступления, случайно или намеренно, но оказался. Это факт, который приходится учитывать.