Гомицидомания

Я брела по пустой дороге и сомневалась в своём решении: я не сказала об оружии во власти Дамьна. Я знала, что моё молчание даёт ему свободу и возможность убивать. Я не подстрекатель, но и не честный человек. Моё молчание убийственно. Под ноги попался пакет, и я его пнула, со злостью, адресованной к себе же. Не знаю, почему, но я убила персонал лечебницы. Наверное, мне даже жаль, особенно доктора Милоша Петич, но особо совесть не грызла. Так же, как если случайно наступишь на хвост своей кошки: жаль, но ненадолго. Да, я должна быть по ту сторону дверей палаты, и именно в меня должны колоть препараты. Не я, а меня.

Дверь в дом хлопнула, и я вошла в кухню, где поставила говядину на средний огонь. На суп. Мне, как врачу психов, теперь лезли мысли о вкусе человеческого мяса. Дамьян сказал, что оно схоже со свининой, чуть жестковато и немного сладкое, будто его тушили с ликёром. Может, вишнёвым. Он также говорил, что тема каннибализма гнусна, табу для человечества: нам претит думать о сородичах, как о пище, которую можно разрубить на куски и сварить. Но это лишь сладость от предвкушения, это запретный плод, попробовав который, придёт осознание добра и зла. Так считали психопаты: Джеффри Дамер, Чикатило, Альберт Фиш.

Перед сном я позвонила отцу, он рассказал, что его дела пошли в гору. Он обставил квартиру и мастерскую новой мебелью, сделал ремонт и почти накопил на старенький мустанг девяносто второго года. Мы обменялись будничными вестями и пожелали хорошей ночи. Перед сном я посмотрела новости на ящике и уснула под гнусные слова корреспондента: Америка открыто высылает войска на Россию. Знамение смерти.

*Ход истории в данном произведении не соответствует реальной истории мира. Данная война вымышлена.

Глава 4. Пепельный ангел с ножом

Я ненавижу тебя, урод, — так я сказала отцу. Я хотела его смерти.

Твоя мать потаскуха, а ты… Сдохни, тварь! — крикнул он мне в ответ.

Глава четвёртая.

Громкий стук в дверь; такой, что обвалилась штукатурка. Я спросонья ничего не поняла, почудилось, что где-то рядом взорвалась бомба. Я накинула халат на нагое тело и устремилась к незваному гостю. Теряться в догадках о ночном госте пришлось недолго: я открыла дверь и увидела своего белого убийцу в свете луны. Ещё тёплая кровь свернулась в желеобразные комки на его руках, дрожащие от движений. Алая смесь эритроцитов, тромбоцитов и лейкоцитов лучилась и сверкала, как бриллиант. Для Дамьяна она и была ценным бриллиантом. Он стоял на крыльце и улыбался мне, весь багровый от чужой крови и надышавшийся свободой — этим чарующим ароматом ночи, снежной и белой. Снег хрустнул под его босыми ногами, уже синими от обморожения. Ян был почти обнажённый: в одном лишь халате пациента психбольницы.

— Доброй ночи, мое солнце, — улыбнулся парень.

— Ян… Ты… Что ты наделал? — почти шепетом спросила я. Я чувствовала, как мои ноги дрогнули от перенапряжения. Как голова закружилась, и разум будто лопнул. Как будто меня встряхнули, и я упала на бетон. Он будто по-настоящему расколол мой висок; это острая боль и звук, такой как разбившееся яйцо.

— Я сбежал. Прости, доктор Милош не хотел меня отпускать, и я его вспорол от кадыка до лобка. У него оказалась пластина в позвоночнике, видимо, травма.

— З-зачем ты пришёл? Откуда..

— Знаю где ты живешь? Документация в шкафу главврача. Там есть твой адрес, Радмила Офелия Црнянская. Очень красиво, я поражён. Можно? — он чуть невинно и смущенно указал на ступни. — Я замёрз.

— Д-да, да, проходи скорее. — Я взяла его за руку и провела в спальню: там было самое отапливаемое помещение, самое уютное; к тому же, чемодан с медикаментами и дверь в ванную. — Сколько времени ты провёл на улице?

— Не считал, наверное, долго. Я хотел принести тебе подарок, ну, из цветочной лавки, но там стояла скорая. Видимо, кому-то было очень плохо. По дороге убил какого-то пацана, потому что он бил щенка арматурой. Теперь его голова как на пике в центре города, на заборе парка. Чувствую себя Владом Дракулой. Хороший был человек, наверное.

— Ты ранен?

— Нет, ты меня вылечила своим сиянием, мое солнце.

— Пошли, — я протянула ему руку, — пойдёшь в душ. Давно ведь сам не мылся?

— Да, как попал в дурку. Санитары скребут спину какой-то наждачкой, это малость неприятно.

— Ну да, они специально так. Глумятся.

— Нет, неприятно то, что меня мыли мужчины.

— А, — удивилась я, — да, действительно. Ты голоден?

— Самую малость. Хочешь меня покормить? — он снова мне улыбнулся. — Корми, я весь твой. Сегодня и всегда.

В ванной в красную плитку я стянула с Яна халат и включила холодную воду. Он смиренно вошёл в душевую кабину и склонил голову, обнажив лопатки острым каплям воды.

— Как только начнёшь чувствовать ноги и руки можешь добавить тёплой воды. Сразу не надо, это вредно, ты как кусок айсберга.

— Хорошо. Не хочешь остаться со мной?

— Нет, я пойду согрею суп.

Он молча согласился и потянулся к гелю для душа. Прочитал этикетку, гласящую о чарующем аромате яблок и вишни, а затем увидел 'опасную' бритву на стиральной машине. Спросил:

— Можно?

— Забирай, у меня есть ещё одна. Новое лезвие в той коробочке справа у зеркала, бери.

— Спасибо, мое солнце.

Я не знаю, почему приняла его. Не знаю, как смогла видеть в нем человека. Он так обыденно говорил об убийстве… Кто же я? Сообщник? Жертва? Наблюдатель?

Убийца. Одно точно. Сегодня в полночь я убила нескольких человек, не своими руками, — его, но убила однозначно. Наверное, я должна пойти и сдаться с потрохами? Или хотя бы заплакать, дать умершим панихиду моего сожаления. Вряд ли бы меня приняли на их отпевании у смертного одра.

Я согрела суп с макаронами, достала немного конфет: помнится, Ян говорил, что любит мятные леденцы. Я слышала его голос за дверью — мелодичный, всегда хриплый и чуть высокий — он пел английскую песню. Его акцент был довольно правильный, достоверный.

У меня почти не было мужской одежды, лишь пара отцовских белых рубашек, серые классические брюки и красный тренч унисекс. Тренч ему явно понравился бы. Ян высокий, при моём росте в сто восемьдесят три сантиметра он на полторы головы выше. Предполагаю, что одежда отца ему подойдёт. Мой папа тоже высокий.

С тяжелыми кулаками.

Ян вышел из душа, такой же чистый, каким я его привыкла видеть. Видимо, он нашёл в комоде мою коллекцию огромных футболок и надел самую красную из всех: хлопковую, с убийцей из "Техасской резни бензопилой". На ноги он натянул мои пижамные брюки белого цвета и с пятном от масла. Длинные волосы, которые ранее достигали поясницы, он обрубил по кадык. На шее, как всегда, чёрно-красная тату улыбающегося висельника. Наверное, именно так он себя и чувствовал глубоко внутри — убитым.

— Извини, я долго, — виновато улыбнулся он, сев рядом за стол. Я только протянула ему ложку и чашку зеленого чая. Он принялся ужинать. Кайне запоздало.

— Давай посмотрим что-нибудь? — спросил Ян, вкушая кубик мяса. — Я часто перед сном на фон включаю фильмы или документалки о серийных убийцах.

— Странно звучит: маньяк, смотрящий ролики про других маньяков.

— Набираюсь опыта, — пошутил парень. — Я рад, что твоя доброта не только вынужденная мера в стенах дурки. Что ты впустила меня, благодарю тебя, мое солнце.

— Я все ещё не понимаю, кто ты.

— Я тоже.

На том и умолкли. Он ел и стучал ложкой о фарфоровую посуду, а я лишь наблюдала за блеском его волос, пахших ныне моим шампунем с ментолом. Я также заметила резаную рану на его шее, скорее глубокую царапину, вероятно, оставшуюся после бритья. Капля крови засохла и застыла ниже раны на сантиметр, похожая на уголь — чёрная и хрустящая. На левом запястье — глубочайшие рубцы, так много, что похоже на ожог, побелевший от времени; где-то следы швов, там, где сильнее всего выступала из-под кожи синяя вена. Несколько шрамов и на шее, сбоку, чуть ниже левого уха, под татуировкой.