Гомицидомания

— Очень мило.

— Не переживай, я такого не сделаю. Наоборот, я скорее подставлю свою шею для твоих зубов. Ну, уже доктор спешит. Иди, не то снова санитарки шептаться о тебе будут.

— Обо мне какие-то сплетни ходят? — Я действительно удивилась, не подозревая таких вещей за спиной.

— Разумеется. Медсестры и санитарки часто говорят о твоих 'похождениях' ко мне. Плетут все, даже говорили, что кто-то видел, как мы занимались сексом. Похвалили мой член. Сказали, двадцать плюс. Про член-то правда, а вот тебя под собой не помню.

Я неловко заглянула в книгу.

Глава 3. Грядущие бомбы над головой

Ты же читала новости, Милка! Он убивает всех просто так. Нелюдь!

Мое солнце, ты выглядишь сказочно. Наверное, я влюблён в твоё существо.

Глава третья.

Я не стала дожидаться доктора Милоша; ушла скрытно назад, ближе к палате Мины Лютич. Та с угрюмым лицом грызла большой палец. Стоило внимательнее приглядеться, я увидела, насколько она была жестока к себе и ненормальна: под кровью выступала фаланговая кость.

— «Нужно ей зубы вырвать, больше пользы будет», — подумала я. — Мина, может, тебе принести палку?

— Зачем?

— Ты же как собака. Зачем грызть свои руки, если можно попросить палку?

— О-о, не-ет, Радмила, я есть львица. — Она показательно рыкнула, оскалив красные зубы. — И первой, кого я покараю, будешь ты-ы.

— Ясно. А как же дружба? Интересно, все дурики так растягивают гласные?

— М-м, — она коротко задумалась, вновь оторвав зубами кусок плоти. Ниточка мышцы растянулась, совсем эластичная, и порвалась. Мне это действо отдалось вдоль по позвоночному столбу, как ток по проводам. Словно откусила она мое мясо на пальцах, а не своё. Я задумалась о вкусе.

— Да, Мила, прости мою грубость. Разум туманный, наверное, из-за конца света.

— Все нормально, Мина. Хочешь, я обработаю твои руки?

Девушка впервые взглянула на то, что сотворила с руками. Я видела в ее серых стеклянных глазах рождение сочувствия и эфемерного осознания, это почудилось мне занятным зрелищем: словно человек, спустя годы слепоты, увидел мир и своё уродство в зеркале. Мина Лютич расплакалась и обняла свои руки, что-то зашептала, чтобы замолить грех кровожадности перед телом, точно наконец осознала его мимолетность и способность к разрушению. Я злорадствовала, что мой разум оставался чистым, наблюдая за Миной. Я не была хорошим человеком.

— Да, пожалуйста… — взглянула она на меня жалобно. — Только не зови тех уродов-санитаров, они больно связывают, а потом, когда ты уходишь, глумятся надо мной. Трогают.

— Хорошо. — Я завязала волосы в пучок, наученная опытом общения с острыми шизофрениками: дважды мне вырывали волосы. На теменной области черепа у меня осталась лысая брешь с монету. Также взяла бечевку и отворила дверь. Я уже достаточно выучила ее поведенческие особенности, чтобы спокойно войти в изолятор. Мне известно, что иногда — крайне редко — она возвращает себе возможность мыслить, как здоровый человек. Одной мне было строго запрещено входить к Мине, но я отчего-то посочувствовала ей сегодня, одиннадцатого декабря, и зашла одна. — Руки, Мина. Я несильно.

Связав запястья, я начала методично заливать раны антисептическим раствором и накладывать бинты с синтомицином. Мина стесненно глядела из-под челки. Она мило улыбнулась мне, спросив:

— Ты хочешь детей?

— К чему вопрос, Мина?

— Ты бы была хорошей матерью. У тебя руки мягкие, как у моей.

— Ты ведь ее задушила.

— Мама сказала, что календарь Майя неверный, и что я дура. Мне стало обидно, ведь я хотела ее уберечь. Не хотела, чтобы она заживо сгорела. Лучше пусть умрет от моей руки, от ее творения, чем от конца света. Я ее не убила, а спасла, понимаешь? Это жест доброй воли, а не ненависть!

— Как благородно. Почему ты так веришь в этот календарь?

— Потому что древняя цивилизация Майя предсказывала будущее. Всегда верно. Это моя религия, и я не могу ей не верить. Только верующие праведники останутся жить, Мила. Пойдём со мной? Я хочу, чтобы ты вместе со мной сохранила жизнь и наполнила новую Землю детьми, как когда-то Ева. Мы станем новым началом.

— Я подумаю, Мин, подумаю. Как пальцы? Не больно?

— Уже нет, спасибо.

— Ну, тогда я пойду. Санитаров отчитаю. Трогать не будут, обещаю. Ты поэтому одного чуть не расчленила?

— Да, Никола сунул пальцы в меня.

— Поделом.

— Да, я свершила месть. Приходи ещё, я буду ждать, Радмила!

— Хорошо, не грызи пальцы, они сейчас горькие от мази.

Мина лишь кивнула в ответ, прощаясь. Я же покинула палату с мягкими стенами из поролона и ушла к психиатру, — тому самому доктору Милошу Петич. Он был низким одутловатым мужчиной с орлиным носом, чуть брюзгливым периодами, но довольно мягкосердечным и смешливым. От его пошлых шуток я долго хихикала, когда шаталась по лечебнице. Он напоминал мне моего деда по отцу — возможно даже стал родным, я его полюбила, ведь он и сам относился ко мне, как ко внучке.

— Утро доброе, Милка! — он называл меня так, потому что ассоциировал с фиолетовой шоколадкой.

— Привет, деда, — улыбнулась я. Это панибратство между нами было шуткой, и так мы себя вели только наедине, в его кабинете.

— Костич говорит, что ты заходила.

— Да, я пришла раньше, было время поболтать.

— Он рассказывал, что влюблён. Удивительный феномен для него. Но ты будь аккуратна, хорошо?

— Само собой. Что-то случилось за ночь?

— Да, — хмуро кивнул доктор Милош, — Анна-Мария проткнула себе горло карандашом.

— Жива?

— Да, в больничной палате лежит. Ей голос ангела велел свершить казнь над собой. Накачали транквилизаторами, ничего, пройдёт. У тебя есть новости? — Доктор Милош чуть подался вперёд, под толстыми линзами очков сверкнул его подозрительный взгляд. Я сглотнула панически, зная, что за час успела сделать, или не сделать две вещи: вошла в палату острой больной и умолчала о ножницах у Дамьяна. Я поколебалась с секунду, размышляя о том, стоит ли его сдавать.

Я покачала головой в знак отрицания.

— Ясно, — почесал усы дед. — Ладно, беги. Работы, как всегда, куча.

Улыбнувшись на прощание, я ушла. Рабочий день прошёл спокойно, никто не откусил мне пальцы, не оставил без волос и не попытался завербовать в секту. Ближе к концу смены мне удалось справиться о состоянии Мины и зайти к Дамьяну — белому убийце с жёлтыми глазами. Его обкололи галоперидолом, и он устало возлежал в койке, обессиленно улыбаясь мне. Ян кивнул легко и поблагодарил за то, что я его не сдала. Он пообещал спасти меня от мира вокруг — злого, таинственного и опасного.

Я зашла по пути в жилище в продуктовый магазин. Купила овощей, молока и немного мяса. Двенадцатый год выдался тяжёлым, в Сербии шло туго: финансовый кризис. В сфере политики — назревающая война между Россией и США*. Война за территории и власть. Как всегда. Люди разрушают, чтобы получить. Рушат жизни других, чтобы после наградить себя богатствами и чинами. Мир рухнет, а свет взорвётся, вина — человек. Сам себе герой и злодей. Сейчас везде плохо: волнения в Румынии, ИГИЛ отрезает головы, конфликты в Судане, смерти в Израиле. Я боюсь жить, скоро и на Призрен упадёт волна шума, сильное волнение народа, а затем и бомба: Сербия помнит помощь братьев наших русских, и встанет спина о спину, как во времена Первой Мировой, как Россия встала за наш народ. И за то мы пострадаем, как страдали и они. Мы будем сгорать от радиации и харкать кровью. Таков мир и таковы люди.

Все чувствовали этот накатывающий гул необратимой смерти; мир содрогался, народ прятался в домах, как мыши в норах. Кто-то отстроил бункеры под домами, кто-то молился Христу и ставил свечи. Но как помогут свечи, когда игру ведут умелые шулеры у власти? И кто в итоге бог, способный спасти и сохранить? Воитель с короной, управляющий страной и её словом, или бог, которого никто не видел, не слышал и не чувствовал. Бог не тот, кто наверху, следящий и надзирающий, а тот, чьё существо материально: государство и люди, там сидящие. Ведь они в конце концов решают, кому умереть, а кому нет. Они берут роль богов, судей и господ. Мы же — труха под их златыми подошвами.