Велосипед судьбы

***

Велик оказался хорош. Катился легко, охотно набирал скорость от лёгкого касания педалей, прекрасно управлялся и тормозил, и даже почти не тряс на брусчатке. Василисе так понравилось ехать, что она успокоилась и перестала сердиться на Даньку. В конце концов, она и сама довольно неловкая в отношениях.

До волантера добрались мигом. Васька взбежала по трапу, кинула бухту кабеля на пол гондолы, крикнула в коридор: «Я скоро буду, не теряйте!», – и спустилась обратно.

– Куда поедем? – спросила она.

– Держись за мной!

Они поехали по прямой широкой улице, вполне заслуживающей названия проспекта. Василиса отметила про себя, что машин тут совсем немного, а те, что есть, в основном грузовые. Маленькие такие грузовички, ближе к большому пикапу, которые развозят продукты по лавкам и магазинчикам. Видимо, личные машины тут действительно не нужны, не такой уж большой город. А вот велосипедистов хватает. В основном прогулочного стиля – небыстрых и неспортивно одетых, катящихся неторопливо и беседующих друг с другом.

Вскоре город кончился – внезапно, без пригородов, как обрезанный. Дома, дома, дома – раз, и дорога идет среди полей.

– Куда мы едем? – спросила Василиса.

Данька притормозил, поравнявшись с ней, протянул руку, коснувшись её локтя, и мир моргнул. Вокруг встала сумрачная туманная перспектива Дороги – странного межпространства, сквозного пути, проходящего нигде и везде одновременно.

– Зачем? – спросила Васька, в очередной раз удивившись, как глухо и странно звучат тут голоса.

– Нам сюда! – Данька показал на проявившийся боковой съезд.

Над ними зажглось яркое солнце, под колёса покатилась трава. Васька нажала на тормоз и встала, слегка проскользив задним колесом по влажной зелени.

– Смотри, какие цветы! – сказал Даниил, обведя вокруг широким жестом руки.

Цветы действительно были замечательные. Огромные, размером с два кулака соцветия поразительно сочных оттенков. Синие, лиловые, багровые, пурпурные и оранжевые, они росли неровно разбросанными островками посреди поля невысокой травы, раскинувшегося до горизонта. Как будто их высыпали пригоршнями разноцветного бисера на зелёное одеяло.

– Красиво, да? – спросил парень. – Ты же любишь цветы?

– Это красиво, – мрачно вздохнула Василиса. – И я люблю цветы. Но пожалуйста, немедленно отведи меня обратно.

– Что-то не так?

– Всё не так.

– Я не понимаю, правда… Я хотел сделать тебе приятное!

– Послушай, Дань. Я думаю, ты, правда, хотел как лучше. Но ты так ничего и не понял. Ты снова решил за меня. Ты не спросил, хочу ли я оказаться в другом мире, в полной зависимости от спутника, без которого мне не выбраться. В мир, который, я уверена, погиб, и в котором мне не выжить. Фактически, я сейчас твоя заложница. Почему ты думаешь, что это должно быть приятно?

– Я не…

– Да, ты ничего такого не имел в виду. Надеюсь. Но ты снова распорядился мной. Из самых лучших, разумеется, соображений, – отмахнулась она от раскрывшего рот для возражений парня. – Но это неважно. Потому что я не шмурзик, которого можно взять на колени и погладить. Мне не надо делать хорошо без моего согласия. Теперь ты отвезёшь меня назад, или оставишь на этом чёртовом кладбище?

– Отвезу, – мрачно сказал Данька, – держись рядом…

***

– Поругались? – проницательно спросила мама за ужином.

– Так заметно?

– У тебя очень выразительное лицо.

– Не то чтобы поругались… Просто неправильно всё как-то.

– Хочешь рассказать?

– Нет, наверное. Не хочу.

– Знаешь, Вась, люди только с виду живут в общем мире. На самом деле – каждый в своём, и пересекаются они только частично. Поэтому чаще всего окружающие ведут себя не так, как мы ожидаем, потому что видят не то же самое, что видим мы. Даже если они рядом.

– И что с этим делать?

– Учитывать.

– Ну спасибо, мам! Это очень мне помогло! – фыркнула недовольно Василиса.

– Иногда то, что воспринимается как обида, является просто непониманием.

– Можно подумать, это что-то меняет!

– Иногда меняет. Иногда – нет. Это не тот опыт, который можно передать, придётся наступить на все грабли самой.

– Отличное материнское напутствие. Но я лучше не пойду туда, где эти грабли валяются.

– Поспорим?

– Нет! Ни за что! Я в каюту. Наслаждаться заниженной самооценкой, обвинять во всём себя и размышлять о своей невдалости. Лучше бы провода весь день тянула, там хотя бы схема есть…

В каюте Васька завалилась на кровать, которую так и не заправила с утра. Прямо в одежде, разве что ноги в ботинках свесила. Уставилась в потолок и задумалась, что очень глупо, что к людям нет схем. Все отношения – как провода наугад соединять.

Она тут же представила себе два толстых жгута, в каждом по два десятка разноцветных проводов, ни один не промаркирован, а цвета не совпадают. А ей надо соединить их так, чтобы все сигналы прошли. И даже тестера нет. Она так глубоко задумалась над этой задачей, что задремала, и проснулась только когда на стене хрюкнул свежеустановленный селектор.

– Механик, ответь рубке.

– Механик на месте, пап.

– Василь Иваныч, к тебе гости.

– Пусть проваливает. Не хочу его видеть.

– Вась, я целиком за, – ответил удивлённо капитан. – Но это не он, а она. Какая-то девчонка пришла.

– Пусть проходит.

– Вау, а я думала у меня в комнате бардак! – сказала Ирка, с интересом оглядевшись.

– Мне не стыдно. Я подросток, – мрачно ответила Василиса. – Мне положено жить в мусорке, ругаться с родителями и предаваться меланхолии. Но с моими родителями не особо поругаешься, на меланхолию нет времени, остаётся только не убирать в комнате.

– А что не так с родителями? – заинтересовалась Ирка.

– Они слишком понимающие. Мне не на кого орать: «Отстаньте, вы ничего не понимаете!» Потому что они всё понимают.

– Но это же хорошо?

– С одной стороны да, с другой – некого обвинить в своих проблемах. Это страшно снижает самооценку.

– А мои родители меня бросили, когда я стала корректором. Сдали Конторе и забыли. Ну, или не забыли, не проверяла. Не хочу знать.

– Тоже паршиво, – загрустила Василиса, – жизнь – говно…

– Я к тебе, собственно, по двум вопросам. Первый – прости дурака Даньку.

– Это он тебя прислал?

– Нет. Он просто пожаловался. Хотел подружиться и всё испортил. А я решила, что надо тебе кое-что объяснить, потому что он, разумеется, не догадался.

– Не вижу, что тут объяснять, – буркнула Васька. – Глупо это всё.

– Не то слово. Я как узнала, куда он тебя вытащил, романтик хренов, чуть стулом его не треснула. Это ж надо было додуматься!

– Это ты про срез с цветами?

– Ну. Знаешь, что это за цветы? Хотя откуда тебе знать… А мы его историю проходили в Школе. Там с экологией была беда – чуть не до пустыни довели мир. Потом спохватились и начали озеленять, но перестарались. Вывели растение, которое выживает в любой почве, устойчиво к химии и погоде, распространяется спорами и растёт как ненормальное, за несколько дней. Оказалось, что споры разносятся ветром, попадают в дыхательные пути и прорастают прямо там. И так быстро, что человека уже не спасти, он становится питательной средой. Правда, цветы красивые. Каждый цветочный куст там – это чей-то труп. Вот офигеть Данька романтик, да?

– Не то слово. Это что, я теперь стану кустиком?

– Нет, там давно уже безопасно. После коллапсов миры почти всегда самообезвреживаются. Как будто фактор коллапса выполнил предназначение, очистил срез от людей – и отключился.

–Так себе идея была.

– Согласна. Я его не оправдываю, если что. Данька так-то умный парень, но иной раз дурак-дураком. Это вообще с парнями бывает, поверь умудрённой годами семнадцатилетней мне. Я о другом хотела сказать. Он корректор, как и я. Опытный, один из лучших. Был моим куратором в Школе. А корректор – это тот, кто берёт на себя ответственность. Когда срез валится в коллапс, туда отправляют корректора. Иногда нам удаётся найти и вытащить того, кто стал точкой фокуса, тогда срез может из коллапса выйти. Так вытащили меня. Иногда – не удается, тогда срез гибнет. Ответственность всегда на корректоре. В Школе нас учат с этим жить, а не выть от экзистенциальной тоски, но это сильно плющит башку.