Д'Арманьяки

– Вы, наверное, не слышали, какие нелицеприятные слова произнёс в мой адрес граф? Знаете ли вы, что он себе позволил? Граф прилюдно назвал меня «похотливой стервой, готовой затащить в постель любого». Он сказал, что голова короля не в состоянии уместить количество рогов, которые я ему поставила. Также он обозвал меня… я даже не хочу повторять эти отвратительные слова, и добавил, что я приношу Франции больше вреда, чем принесла битва при Кресси, – оскорблённая королева продолжала гневным голосом, – графу нет оправдания, ибо вся Франция знает, что меня не интересует политика. Я не вмешиваюсь в дела моего супруга и вовсе не намерена терпеть наглые и бесцеремонные выпады графа.

В эту минуту герцог Орлеанский совершил роковую ошибку. Вместо того, чтобы обрушиться с гневной тирадой на недопустимое поведение графа, чего и ожидала от него королева, он лишь равнодушно пожал плечами и ответил:

– Граф и мне высказывает в лицо всё, что думает. Ему не нравится наша связь, и дело вовсе не в том, что я женат на его сестре. Граф считает нашу связь неприемлемой и богопротивной. Он честен и не выносит ухищрений, к которым склонны другие.

– Иными словами, кузен, вы намерены спустить ему с рук слова, которые он произнёс в мой адрес? Он поливал меня нечистотами, а вы принимаете это как должное, – в голосе королевы прозвучала скрытая ненависть, которая укрылась от герцога Орлеанского.

– Отнюдь, любовь моя, – ответил герцог Орлеанский, – я непременно отправлюсь в Осер и поговорю с графом.

– Будет ли он наказан?

– Не забывайте, любовь моя, граф один из двенадцати нотаблей, входящий в королевский совет. И только королевский совет в полном составе может вынести ему наказание.

– Как всегда вы правы, кузен, – королева натянуто улыбнулась и тут же испустила тяжёлый вздох, пожаловалась: – Кажется, опять начинается мигрень. Надеюсь, вы меня простите?

– Что вы, любовь моя, – герцог Орлеанский подошёл к королеве и легко поцеловал в губы, – я провёл чудесные мгновения рядом с вами и желал бы продлить их, но, поскольку вам нездоровится, мне придётся откланяться.

Поклонившись, герцог Орлеанский взял шляпу и перчатки и вышел. Королева долгое время с нескрываемой злобой смотрела на дверь, через которую он вышел.

– Жюли, – резким голосом позвала королева. Поверенная королевы немедленно прибежала на зов.

Королева встала с постели, подставляя своё обнажённое тело под проворные руки Жюли, которая в течение следующей четверти часа одела и причесала королеву. Едва туалет королевы был закончен, как вновь прозвучал повелительный голос:

– Никола Фламеля… я хочу видеть его… сию минуту.

– Мадам, – Жюли покинула опочивальню королевы и вскоре вернулась в сопровождении немолодого мужчины, одетого в серую одежду. Мужчина был высок и худощав, с выступающими скулами на лице.

Оставив его наедине с королевой, Жюли удалилась. Не сводя взгляда со своего астролога, королева задала вопрос:

– Что говорят звёзды, сударь?

– То же, что и в прошлый раз, – с поклоном ответил астролог, – они предвещают смерть герцогу Орлеанскому в эту ночь!

– Твоё предсказание не может быть ошибочным?

– Нет, моя королева!

– Ну что ж, – королева зловеще усмехнулась, – не нам, простым смертным, мешать божественному провидению.

Возвращаясь домой, герцог Орлеанский раздумывал над словами королевы. Все прекрасно знали, что из себя представляет королева, но открыто никто не высказывался, за исключением короля, который имел на то право и… графа д'Арманьяка. Следует поговорить с ним, – решил герцог Орлеанский. Однако он не был уверен в положительном исходе разговора. Ему прекрасно была известна черта характера графа. Граф никогда не отказывался от слов, которые говорил. В общем-то, именно это качество внушало уважение к графу. Что бы то ни было, герцог не собирался доводить дело до ссоры. Они с графом д'Арманьяком были не только родственниками, но и единомышленниками. По привычке герцог стал напевать какую-то песенку. На пути домой он почти не встречал прохожих. Время было позднее, за полночь. Лишь раз ему навстречу попался отряд стражников из шести человек. Они следовали по улицам Парижа с горящими факелами. Узнав герцога Орлеанского, они почтительно приветствовали его высочество. В ответ герцог Орлеанский благосклонно улыбнулся. Он продолжал свой путь домой. Герцог Орлеанский свернул на старую Храмовую улицу. Когда до дома оставалось не более двухсот шагов, он заметил четверых прохожих, которые двигались со стороны его дома по направлению к нему… Герцог Орлеанский почти не придал этому значения. Он почти поравнялся с ними, когда услышал топот ног за своей спиной. Герцог Орлеанский обернулся через плечо и увидел, как четверо незнакомых людей бежали за ним. Думая, что это грабители, герцог Орлеанский пришпорил коня, но он опоздал. Его схватили те четверо, что находились перед ним. Лошадь, рванувшись, ускакала, оставляя герцога Орлеанского в руках грабителей. Восемь человек одновременно схватили его и припёрли спиной к стене.

– Я герцог Орлеанский, – громко сказал брат короля Франции, – уберите прочь от меня свои грязные руки!

В темноте засверкали лезвия кинжалов.

– Герцог Бургундский просил передать поклон…

– А-а… – герцог Орлеанский побледнел, – так вы убийцы…

Больше он ничего не успел сказать. Восемь рук с кинжалами замелькали в воздухе, поочерёдно втыкая смертоносные лезвия в тело герцога Орлеанского… Кровь брызнула во все стороны. В течение одной минуты было нанесено не менее сорока ударов. Все убийцы были в крови герцога Орлеанского. Убедившись, что он мёртв, они бросили сына Карла V и брата Карла VI в луже его собственной крови, как последнего смерда.

– Расходимся, братья, – тихо произнёс один из убийц, тот, который говорил с герцогом Орлеанским. – Дело сделано, наш враг мёртв.

Все убийцы одновременно подняли левую руку. Тремя растопыренными пальцами, большим, указательным и средним, они очертили перед собой круг и тотчас растворились в ночных улицах Парижа.

Через четверть часа после убийства в двух кварталах от старой Храмовой улицы в невзрачный с виду дом вошёл одинокий прохожий, закутанный в плащ. В доме находились не менее двух десятков вооружённых людей, которые молча пропустили прибывшего. Не останавливаясь, он направился к угловой комнате, находящейся в конце коридора. При его появлении мужчина средних лет в богато украшенной одежде вскочил со своего места. Всем своим видом он изображал вопрос.

– Он мёртв, монсеньор!

Герцог Бургундский порывисто обнял человека, сообщившего ему эту новость.

– Ты будешь щедро вознаграждён, Лануа! – пообещал ему герцог Бургундский, – ты избавил меня от опасного врага.

Гилберт де Лануа поклонился.

– Нельзя медлить, монсеньор! Не забывайте, у вас остался ещё один враг, много опаснее герцога Орлеанского. Если он заподозрит вас в смерти герцога Орлеанского, может произойти непоправимое.

– Проклятые Арманьяки, – герцог Бургундский произнёс последнее слово, словно выплёвывая его. – Тот день, когда я избавлюсь от них, станет днём моего величия.

– Положитесь на меня, монсеньор, и не медлите более. Скоро весь Париж узнает о том, что произошло. Я останусь в Париже и буду постоянно докладывать вам о происходящих событиях.

– Мой верный друг!

Герцог Бургундский пожал ему руку и вышел. Через несколько минут герцог Бургундский в сопровождении двух десятков рыцарей выехал из дома. Убедившись, что герцог Бургундский уехал, Гилберт де Лануа сел за стол, где лежали письменные принадлежности. Взяв чистый лист бумаги, он обмакнул перо в чернильницу и начал быстро писать.

Не прошло и часа с момента отъезда герцога Бургундского, как дом покинул и Гилберт де Лануа. Едва оказавшись на улице, он плотнее укутался в плащ. До него донеслись крики взбудораженных горожан. Из чего он заключил, что тело герцога Орлеанского обнаружено.

После получаса ходьбы, он миновал стену Филиппа Августа, окружающую старый город кольцом. На пути попадались несколько раз конные стражники, в смятении спешившие к старой Храмовой улице. Лануа не обращал на них никакого внимания, впрочем, как и они на него. Он целенаправленно двигался в сторону кладбища «Невинно убиенных младенцев». У входа на кладбище, под аркой, валялся нищий. Лануа перешагнул через него, при этом настороженно оглядываясь по сторонам. Улица была совершенно пустынной, не считая нищего и легкого ветерка, с шелестом кружившего опавшую листву. Внутри кладбища, слева от входа, была расположена целая галерея картин, на которых были изображены все сословия французского королевства. Начиная от папы римского, короля Франции, дворянства, духовенства и заканчивая крестьянами и ремесленниками. Лануа, крадучись, двигался по узкому проходу между галереей и могилами. Чуть ли не ежеминутно Лануа останавливался, прислушиваясь к черной темноте мрачного кладбища. Не услышав ничего подозрительного, Лануа продолжал свой путь. Так продолжалось довольно долго. Он успел дважды обойти кладбище. Твердо убедившись, что опасности нет, Лануа подошел к одноименной могиле, которая находилась где-то посередине кладбища. На надгробии были выведены четыре слова латинскими буквами: «Верному сыну от Анатас!». Рядом с надгробием возвышался крест. Лануа ухватился двумя руками за него и, сделав небольшое усилие, начал поворачивать. Крест начал поворачиваться против часовой стрелки. Могила со скрипом сдвинулась на несколько футов в сторону, открывая перед Лануа слабо освещенную лестницу, уходящую далеко под землю. Спустившись вниз ровно на шесть ступенек, Лануа нащупал скрытую пружину, которая служила механизмом открытия и закрытия прохода изнутри. Лануа нажал её. Механизм вновь пришёл в действие, могила над головой Лануа сомкнулась вновь на прежнем месте. Лануа прошёл не менее ста ступенек, прежде чем оказался в холодных и сырых сводах подземелья. Лануа невольно вздрогнул, когда перед ним возник, словно из ниоткуда, человек в монашеской рясе с надвинутым на лицо капюшоном.