Глава 23. Зачарованная чаща
По заснеженному лесу хорошо бы на лыжах… А того лучше вовсе наблюдать за метелью из жарко натопленной избы, потягивая один из тех пряных варов, что готовила колдовка.
Но Рьян пробирался через пургу по сугробам, низко наклонившись, чтобы не запорошило глаза. Ноги в валенках онемели так, что уже не чуяли холода, а из носа непрестанно текло. Кабы не северные ветры, воспитавшие проклятого наравне с няньками, счёл бы за благо лечь да заснуть. Ну её, зиму. По весне б проснулся, как… Молодец растянул губы в горькой улыбке. Как медведь, да.
Йага пробиралась по его следам. Она не жаловалась и не норовила помедлить, но всё одно ясно было, что по эдакой непогоди продержится недолго. Повезло ещё, что лесной дед и прочие нечистики, не любящие холод, зарылись в землю при первых заморозках. Не то вновь погнали бы лесовку прочь, и тогда схорониться вовсе было бы негде.
Как-то само собой так сложилось, что они выбрали путь в глухую чащу, где обитала Зорка. Не то Йага неосознанно ждала защиты от матери, не то Рьян смекнул, что, ежели дело станет совсем худо, старуху тоже отыщут и убьют. А значит спасаться надо всем троим.
Ещё в роще он попытался незаметно отстать, но дочь леса не проведёшь на мякине.
— Ты сдурел? — спросила она.
Рьян вздрогнул. Всего меньше ему хотелось, чтобы это были последние слова, которые он услышит от ведьмы.
— Я… догоню. Ты иди вперёд.
— Вот ещё! Я, по-твоему, дура или змея?
— Что?
— Ты либо надеешься, что я не пойму, чего ради отстаёшь, — пояснила Йага, — либо, что пойму и позволю тебе костьми лечь, чтобы меня уберечь. Либо дура, либо змея подколодная.
— Да я только… — Рьян покраснел до кончиков ушей. — Ну не сунутся они в чащу в пургу! Я только убедиться!
— А раз не сунутся, рот закрой и топай! — не выдержала ведьма.
И жёлтые глаза её вспыхнули так, что перечить разом перехотелось.
Так и вышло, что теперь Рьян шёл впереди, а дочь леса следила, чтобы он ещё какую глупость не выкинул. Однако худо проклятому было так, что лучше бы он и правда остался на опушке ждать погоню.
Как колдовка проведала про посадника? Ладно про посадника! Как узнала о сестре?! И не лучше ли было самому рассказать всю правду уже давно…
Она не могла считаться красавицей, но от женихов у Злотки отбоя не было. Черноока и черноброва, она к тому ж была умна не по годам. Любимое дитя спасителя Срединных земель — мечта, а не невеста! Но Злотка от молодцев воротила нос, предпочитая их обществу заморские книги.
Оно и к лучшему: для единственной дочери Мал подыскал бы достойного мужа сам. Да так, чтобы не только девке по нраву, но и ему полезно. Он всячески баловал кровиночку, не отказывал ни в малейшем капризе, одевал в шелка, хоть и воспрещал уходить из терема, не взяв с собой хотя бы семеро нянек. Да и тогда строго наказывал завешивать лицо плотной тканью. Дружбе пленного… то есть, гостившего у них северянина с дочерью он не мешал тоже. Обычно вспыльчивый, сын конунга становился тих и послушен со Злоткой рядом, а та радовалась, что есть, с кем обсудить прочитанные рукописи.
Ходили враки, что Злотка не была Малу родною. А посадник лишь укреплял их, отказываясь взять жену или хоть наложницу, чтобы родить наследника-сына. Но стоило взглянуть на них рядом, как сомнения рассыпались прахом. Когда-то угольные, нынче же почти полностью поседевшие волосы Мала вились так же, как у дочери, такая же морщинка залегла на лбу, какая имелась у Злотки сызмальства, глаза — тёмные, тяжёлые. Только эти двое могли глядеть так, что тянуло в погреб спрятаться. И родимое пятно под сердцем, но его видали разве что няньки посаженки, так что верить приходилось на слово.
Кем была мать девицы, не ведал никто. Знали только, что два десятка осенин назад отправившийся на охоту посадник пропал. Сыскать его не могли целую седмицу, а вернувшийся с окровавленным седлом конь и вовсе стал предвестником смерти. Но вскоре посадник пришёл в терем как ни в чём не бывало. Пришёл пешком и одетый по-простому, но всё ж сам, не подложник прикинулся человеком. Старцы то проверили. Сказал коротко: вепрь ранил, отлёживался в какой-то деревеньке. И больше ничего не говорил. Но к концу года уехал вновь, наотрез отказавшись брать с собой дружину. А возвратился с младенцем на руках.
— Дочь моя, — ласково улыбнулся Мал, и дворовые не посмели перечить.
Так и росла Злотка в холе и неге. Никто не обижал ни словом, ни делом. Даже война с Севером, затронувшая каждого, обошла Злотку стороной: только весточки от отца приходили, мол, скоро домой повернём. Потому она одна не питала ненависти к худощавому рыжему мальчишке, которого привело в их дом противостояние Северных и Срединных земель.
Мальчишка тоже тянулся к ней. Вместе они читали враки про морских разбойников, и Рьян, а северянин звался Рьяном, раз за разом объяснял, что написано неправильно, а на деле всё так-то и так-то. Вместе убегали от нянек и лазали по деревьям в саду, добывая сливы, которые, правду сказать, и без того принадлежали Злотке, но добытые были вкуснее. Локоть к локтю они сидели на пирах, а ночами, если случалась безоблачная, выбирались на крышу терема, и Рьян взахлёб рассказывал сестре, что в его краях звёзды иные и что корабли всегда находят по ним путь домой.
В одну из таких ночей и случилось несчастье. Рьян лежал, заложив одну руку за голову, а второй проводя незримую черту между серебряными огоньками в небе. Злотка же устала сидеть, обняв колени, и вытянулась рядом, прильнула к груди.
— Когда-нибудь мы сбежим отсюда. Ты будешь глядеть по звёздам дорогу, а я править кораблём, — сказала она.
Северянин обидно фыркнул:
— Вот ещё! Кораблём буду править я!
— А я?
— А тебя за борт кину, чтоб не мешала! — рассмеялся он.
Злотка ударила кулачком в тощее мальчишеское плечо.
— Я сама тебя кину!
— Куда тебе!
Он с лёгкостью перехватил запястье, Злотка ударила второй рукой, но и её северянин остановил. И тогда она подалась к нему всем телом и прильнула к губам.
Рьян шарахнулся. Брезгливо плюнул, вытерся рукавом.
— Ты что?!
Злотка же снова подтянула колени к груди.
— Отец мне жениха ищет. А я не хочу жениха. Я хочу тебя…
А было им тогда по пятнадцать осенин.