Страница 42 из 84
— Вижу, ведьма, ты мне жертву привела! — произнёс он, хватая Иваньку.
Мальчишка заорал. Йага же и не подумала испугаться, замахала руками на страшное существо, да ещё и выговорила ему:
— Ну что ты как дитё?! Нашёл, с кем шутить! Ты мне мальчонку мало заикой не сделал!
Нечисть покорно выпустила лоточника.
— Ничего, небось не сделал бы. Гляди, какой норовистый!
Иванька и впрямь оказался с норовом: уже подхватил палку, оставленную троицей на берегу, и собирался ею приложить тварь из ручья.
— Ну всё, всё, вояка! Не трону.
Прежде чем положить оружие, Иванька вопросительно глянул на ведьму, но та подтвердила:
— Не тронет.
Тогда только лоточник послушался и сел ждать, что будет дальше. А дальше тёмная тварь вытащила откуда-то жертвенное яблоко и надкусила.
— Мне бы Ивушку, — вежливо попросила Йага. — Не серчай, хозяин озёрный. Не тебя звала.
Хозяин фыркнул:
— Ну ещё бы! Эх, бабы…
И стёк в воду чёрной кляксой. Но клякса не растворилась, а вновь мигнула зеленью, сгустилась в силуэт — и вот уже поднялась из воды девка. Таких в Черноборе красавицами не считали: тощая, светлокожая. И волосы — зелёные, точно ряской облитые. Рядом с Йагой, загорелой, полной жизни, мягкой и горячей, она была мавкою. А впрочем кем ещё могла быть девица из ручья?
— Здравствуй, — тепло улыбнулась ей лесовка.
— Здравствуй, подруженька, — ответила зеленоволосая. — Что за беда тебя привела?
Йага погрустнела.
— И правда беда, — призналась она. — Вода везде бывает, всё ведает. А ты лучше прочих её слышишь. Помоги мне, Ивушка! Дозволь спросить у водицы, не видала ли она… того, кто мне дорог.
Мавка прищурилась:
— Никак влюбилась?
Ожидая ответа, Иванька ажно весь напрягся. Но Йага сказала честно:
— Того пока не ведаю. Но спросить хотела о другом… человеке.
Мавка препираться не стала.
— Что ж, спрашивай.
Йага оперлась ладонями о берег и погрузила голову под воду.
Время замерло. Замер дождь где-то далеко-далеко, замер маленький лоточник. Не стало звуков города, звона ручья и даже дыхание словно остановилось. Дочь леса видела перед собою сплошь черноту, из которой ещё предстояло выловить что-то очень важное.
— Матушка…
Вязкая чернота неохотно расставалась с секретами. Она запугивала, щёлкала клыками над ухом, гнала прочь. Но ведьма убираться не желала.
— Матушка! — позвала она вдругорядь.
И чернота сдалась. Сначала в ней зажглись жёлтые звериные глаза. Йага было решила, что это отражение, но ошиблась. Глаза были выше. И тот, на чьём лике они сияли, лишь немногим походил на дочь леса. Да и то поди пойми, чем именно? Жестами ли, плавными и тягучими, поворотом головы, хитрым взглядом?
Потом проступила комнатушка. Простая, но чистая спаленка, мягкая перина и силуэт женщины, распластавшейся на ней. Женщина извивалась от наслаждения, а человек… нет, не человек. Тот, кто лишь притворялся человеком. Он ласкал и нашёптывал слова, от которых женщина пьянела.
— Огонёк! Огонёк!
Женщина видела над собою кого-то другого. Кого-то, кого звала Огоньком, любимого и знакомого. Женщина не ведала, что за существо одаривает её своим семенем.
Йага кинуться к ним — разнять.
Мужчина стоял на коленях подле дуба, который Йага знала сызмальства. Волосы его были цвета рыжих осенних листьев, редкого для здешних мест цвета, темя касалось выступающих из земли корней, а по щекам текли слёзы.
Мужчина молил древнее божество, не зная толком, как не нему взывать. Но молил его, а не своих богов.
— Всё, что пожелаешь, бери! Всё возьми, хозяин тонколистный! Всё возьми! Ты кормишь зверей и птиц, ты силу родишь невиданную, ты тайны хранишь неслыханные. Всё возьми, но одари меня наследником!
Огонёк не видел того, кто жил под бронёй коры. Да и если бы увидал, не узнал бы. А вот Йага узнала. На мужчину взирал звериными жёлтыми глазами сам Лес. Взирал спокойно и бесстрастно. Что ему жизнь? Взять, подарить или сменять одну на другую? Уж кому, как не ему разуметь, что все жизни суть одна-единственная. Он ответил на молитву. Он помог женщине зачать.
И снова зарябило перед взором. Пропал дуб, пропал Огонёк. Остался только лес. Но другим он стал теперь. Полным скорби и горя. По нему брела, покачиваясь, женщина, а к груди она прижимала тихого младенца. Девочку с глазами Леса.
— Мама?
Подбежать бы! Хлопнуть по плечу, остановить… Но, как ни старалась, догнать женщину Йага не могла.
— Мама!
Хоть повернулась бы, хоть бы раз дозволила взглянуть!
Но женщина не оборачивалась. Она брела к старому дубу, и колдовка уже знала, зачем.
— Забери! Забери свой дар! Забери, что дал, и верни мне милого! Не жить мне без него, не радоваться солнышку!
Ведьма что есть мочи тянулась к матери, но дуб всё не приближался.
— Мама! Матушка! Не бросай меня!
Но прошлого не воротишь, как ни проси. Ребёнку суждено было остаться в траве, а старой Зорке — найти девочку и назвать дочерью.
— Мама!
Женщина отдалялась, а Йага так и не сумела разглядеть её лица. Пролила ли хоть слезинку? Обернулась ли хотя бы единый раз? Силуэт таял в темноте, а лесовка бежала и бежала за ним, но никак не могла нагнать.
Кочки, всегда сами прыгающие под ноги, нынче убегали из-под сапог, травы опутывали щиколотки, ветви хватали за волосы. А ночь сгущалась, стирая деревья вокруг, тропку и женщину, которую так важно было увидеть. Неужто желанное чадо стало нелюбым? Неужто дочь чем-то не угодила матери? За что? За что? За что?!
Йага запнулась и упала, но почему-то взметнула целый сноп брызг. Кто-то обхватил её поперёк груди и потянул, а в следующий миг ведьма лежала на берегу ручья. Волосы и рубаха её были темны от воды, а рядом стоял злой Иванька.
— Ты никак топиться вздумала?! — заорал он. — Да я! Да тебя… Я всё северянину расскажу!
Йага молча отвернулась и поджала под себя ноги.