Престидижитатор Сталина

— А почему вы всё считаете французскими мерами?

— Метрическими, в них считать удобнее.

— И поэтому колею вы установили в полтора метра?

— Всяко удобнее, чем британские четыре фута восемь с половиной дюймов. Хорошо, тогда я предлагаю ограничить платежи и поставки бесплатных паровозов сроком в десять лет, если изначальные условия не будут достигнуты раньше. Однако условие, что я буду покупать паровозы по себестоимости и после прекращения лицензионных платежей в объеме до четверти всего производства, останется.

— Вот умеете вы уговаривать, — усмехнулся германец. — Курфюрст намечает постройку дороги из Берлина в Дрезден, и там потребуется минимум восемь паровозов, то есть первые два вы получите уже через год. Однако позвольте задать вопрос: сейчас британцы и австрийцы на существующих дорогах используют рельсы длиной пятнадцать футов, а в Баварии вы ставили рельсы длиной почти шестьдесят пять…

— По двадцать метров. Ровно по двадцать метров, пятьдесят рельс на километр. Я же говорю, так считать удобнее.

— У меня второй вопрос касается продажи лицензии на изготовление подобных рельсов.

— Не вопрос, лицензия вам обойдется всего-то в пятьдесят тысяч рублей золотом. Но вы можете просто выкинуть это золото в море, потому что сама по себе лицензия вам ничего не даст: у вас нет нужных технологий. Так что я лучше предложу всего за сто сорок тысяч поставить вам прокатный стан, который сможет катать такие рельсы, на это уйдет примерно год. Причем заранее предупреждаю: мы не будет нести никакой ответственности по обеспечению этого стана металлом, пусть сталь уже саксонские металлурги поставляют.

— А не велика ли цена за прокатный стан? — попытался возмутиться немец. Оно и понятно, нынешние станы занимали площадь в три квадратных метра и приводились в действие относительно небольшими водяными колесами.

— Вы пока просто не понимаете, что это такое, я имею в виду рельсовый стан. Лучше я вам его покажу, мы можем быстренько съездить в Липецк и посмотреть своими глазами. Потом, я думаю, вы поймете, что я всего лишь следую просьбе русского императора и предлагаю вам самые выгодные условия, то есть поставки по себестоимости — ровно так же, как мы оговорили про поставки в Россию паровозов. Сейчас одиннадцать часов утра, в шесть вечера вы всё сами увидите и мы продолжим разговор.

Разговор продолжился на следующее утро, но он получился очень коротким:

— Я полностью с вами согласен в том, что цену вы назвали более чем скромную. Но, боюсь, сейчас я не готов даже говорить о сделке: я не знаю, можно ли в Саксонии или Пруссии заготавливать стальные балки весом по две тысячи фунтов. Боюсь, что вы правы: у нас нет нужных технологий. Тогда задам еще один вопрос: а вы можете поставлять нам готовые рельсы?

Германец про ширину колеи не просто так спросил. Однако спросил он вовсе не то, о чем я подумал. То есть не совсем то, однако ответ мой его полностью удовлетворил. Вообще-то вопрос про ширину железнодорожной колеи будоражил умы непричастных граждан моего прошлого будущего уже который век, в особенности отечественные ширнармассы волновал вопрос «почему в России колея шире». А такие же массы, но зарубежные, волновал вопрос, а почему именно «четыре фута восемь с половиной дюймов». Ведь нормальному человеку трудно себе представить, что другой нормальный человек — скажем, тот же Стефенсон, придумывая стефенсоновскую колею, прикидывает: «Нет, четыре фута и просто восемь дюймов как-то несолидно, пусть будет восемь с половиной». Поэтому появляются теории о том, что это ширина колеи еще римской колесницы, или даже ширина задницы римской лошади… Но правда — она проста, хотя и может вызвать шок в неокрепших умах: русская колея — это ровно пять футов, число, которое запомнить просто. А стефенсоновская колея — тоже ровно пять футов. Но американские южане, которые первыми стали использовать «русскую колею», считали футы между внутренними частями головки рельса, а британец — между наружными. Сейчас это трудно понять, глядя на рельсы современные — но тогдашние были да, именно такими тонкими. А вот мои даже Р-35 были уже заметно толще, и вопрос про колею был на самом деле вопросом о том, где на колесах будет реборда: снаружи или внутри. Или вообще посередине…

В принципе, поставлять рельсы в Германию было бы выгодно — но при условии, что в Германии можно было бы что-то приличное купить. А купить там можно было мало что: скотина породистая, кое-какая руда, самим немцам сейчас совершенно ненужная, а потому дешевая — но на это-то много денег и не требуется. С другой стороны, постройка там железных дорог стала бы невероятно эффективной рекламой моих заводов — а деньги, если они не бумажные, а металлические, можно и в других местах потратить. С третьей стороны…

Рельсы в Германию все равно пришлось продавать. Потому что валюта — это валюта, и за нее действительно много чего купить можно. За рубли серебряные или золотые тоже можно, но это обойдется заметно дороже: банки за обмен комиссию просто безбожную драли. А те же французы, британцы и бельгийцы за германские деньги и без обмена валюты были готовы торговать.

А в этих странах многое можно было купить, причем того, чего в других купить было нельзя. Как бы британцы не выеживались, но лучшие прядильные станки делали бельгийцы, а ткацкие — как раз французы. Но вот чесальные машины все же лучшие делались на туманном этом, как его… Я, конечно, и без машины почесаться могу, а вот Алёна, раздосадованная крайне низкими темпами одевания детишек в школах, развернулась не на шутку. Накупила машин (импортных), людишек обучила на них работать (отечественных), и открыла в Ефремове ткацкий комбинат. Там же заодно организовала и «текстильный институт», в котором человек семь инженеров должны были всячески машины улучшать. Они и улучшали: уже через полгода ткацкие станки из педальных превратились в «паровые», да и вообще оборудование быстро стало переводиться на паровую тягу. То есть Россия стала резко обгонять зарубежцев в текстильной промышленности, и обогнала бы — если бы не одно «но»: с сырьем все было удивительно хреново. Шерсти тонкорунные овечки давали мало, так как овечек таких было отнюдь не изобилие, хлопка практически вообще не было (его возили из Египта, причем возили османские купцы, и стоил он что-то дороговато) — так что пришлось ткать из того, что было в относительном достатке. То есть из конопли. Зато — правда, я тут слегка подсуетился — почти половину продукции комбината составляла очень специфическая саржа, где основа была толстая и некрашеная, а уток потоньше и крашеный. В основном в синий цвет.

Из такой ткани ту же форму школьникам или одежку рабочим шить было вполне приемлемо — и тут уже не хватило мощностей моей «швейной промышленности», то есть пошивочной мастерской, которую жена в Одоеве давно уже организовала. Но Гераскин уже наладил относительно массовый выпуск швейных машин (которой я присвоил торговое название «ЗИНГЕР», ибо Зиновий Гераскин), так что и это было решаемо. Было бы — однако в Тульской губернии «свободных трудовых ресурсов» практически не осталось — и Алёна обратила свои взоры в Первую Столицу. Вот там безработных баб (и женщин тоже, но баб было просто заметно больше), желающих улучшить свое материальное положение, было даже в избытке — и вскоре там выросли сразу четыре швейных фабрики. Чтобы не наращивать бюрократический аппарат, я предложил создать для них единую дирекцию, а всё вместе назвать словом «Объединение». Ну а я поучаствовал в разработке фирменного клейма: нарисовал этикетку по мотивам опыта Отто Герике, но вместо шара поместил туда штаны… Так возникло Московское производственное швейное объединение «Рабочая одежда» — и Алёна возражать не стала, тем более первым крупным заказом стал пошив как раз фирменной одежды для работников железных дорог.

Железную дорогу между столицами я проложил рельсами типа Р45, «тяжелыми», причем изготовленными из марганцевой стали — надеясь, что такие рельсы прослужат хотя бы лет десять-пятнадцать. И только рельсы на этом пути потянули на сто шестьдесят тысяч тонн, а всего — с учетом подкладок, костылей, накладок, винтов с гайками и различных металлических конструкций вроде мостов — на дорогу было потрачено больше трехсот тысяч тонн различной стали. Это — на шестьсот пятьдесят километров. С одной стороны — овердофига, а с другой — это было чуть меньше годового выпуска «больших» кирпичных липецких доменных печей, шесть которых успешно давали стране металл уже «долгие годы». Там же, в Липецке, и рельсы для дороги катались на новом стане, а задержка в их изготовлении объяснялась просто: сначала мне нужна была дорога, которая в Липецк позволит марганец привезти. Все «вспомогательные» дороги я проложил «старым» рельсом Р35, причем из простой конвертерной стали — и на них металла ушло почти столько же, сколько и на «основную дорогу», ведь на узкоколейке те же два рельса на пути, и прокладки, накладки и костыли почти не отличаются от используемых на «нормальной колее». Однако и такие траты ценного металла оказались вполне подъемными.